фото показано с : theuk.one

Может ли государство попытаться переломить эту тенденцию, и что для этого надо сделать? Должно ли оно быть заинтересовано в том, чтобы временные жители страны стали постоянными или даже полноценными гражданами? Участники проекта Delfi «Новая жизнь. Направление — Литва» — мигранты из разных стран — размышляют о том, как меняются они, почему в Литве не так просто быстро стать «своим» и какую роль в их адаптации должно сыграть государство Елена Фотьянова, мигрант из России. Елена живет в Литве четыре года — сначала в Вильнюсе, потом в Висагинасе. Она не смогла свыкнуться с мыслью, что ее страна воюет с Украиной, и решила эмигрировать из России в страну, любовь к которой ей с детства привил отец. Будучи в России записным диссидентом, в Литве она неожиданно для себя поняла, что имперское начало в ней сидит гораздо глубже, чем она могла себе представить. Но как мигранту из России преодолеть свое историческое невежество, если в новой стране его считают прирожденным оккупантом, натуру которого уже невозможно исправить? Первая попытка Елены уехать была в Бристоль. Туда она попала по британской миграционной программе для высококвалифированных специалистов. Прожив там два-три года, она допустила, по ее словам, все возможные ошибки, и ей пришлось вернуться в Россию. Но тут, ее словам, оказалось, что психологически уже вернуться нельзя — невозможно дважды войти в одну воду. Самое главное, что Елена увидела в Бристоле — это то, как гражданское общество живет без гражданской войны. А дома, в России, она поняла, что ее все выталкивает из страны — от вырубки соснового леса рядом с ее подмосковным домом до оккупации Крыма и начала войны в Украине. Елена Фотьянова: По-настоящему я стала мигрантом, когда однажды утром, услышала по радио, что есть человеческие жертвы, что российские солдаты убивают украинских. Я поставила кружку с кофе на стол уже в другой жизни. Как только у тебя есть внутренняя уверенность, что тебе надо, у тебя сразу все начинает складываться. Мне помогли друзья. Нашли мне в Вильнюсе работу по моей специальности «связи с общественностью». Профессиональный юрист помог пройти достаточно сложный путь — оформить все документы, которые необходимы, чтобы пригласить к себе наемного специалиста-мигранта. — А были еще какие-то связи с Литвой?— Романтическое представление из детства, сложившиеся по рассказам отца. Он служил военным врачом в части в Мариамполе в 1950-х годах. Это было сразу после смерти Сталина, тяжелое время, когда начали возвращаться первые ссыльные. Но тем не менее его, молодого русского врача, жаждавшего практики, взял под свое крыло пожилой доктор из местной больницы. Сначала он его просто подпускал к больным, потом стал приглашать в свой дом. Там папа впервые увидел, как пользуются ножом и вилкой, что такое тарелочка для хлеба, как отодвигать стул даме, которая садится. А в 1990-м, когда Литва провозгласила независимость, я даже какое-то время учила литовский язык в Доме Балтрушайтиса в Москве. Delfi: А почему из Вильнюса вы переехали в Висагинас? Елена Фотьянова: Тоска по тем самым срубленным в Подмосковье соснам все-таки дала о себе знать. Я приехала поработать в тишине и покое в Висагинасе, влюбилась в местную природу и поняла, что хочу здесь жить. Запах нагретого соснового леса, маленький город, где дети с хорошей русской фонетикой и богатым словарем говорят длинными сложными предложениями… Летом там тусит интернационал — приезжают отдыхать с новыми семьями мигранты, которые уехали из Литвы в Скандинавию, в Великобританию. Да еще и чуть ли не самые низкие цены на недвижимость в Литве. Я все это обдумывала, переплывая в очередной раз озеро, и когда вышла на берег, тут же связалась с агентом по недвижимости. И она меня привела в квартиру после пожара. Квартира была пустая, но у опаленной стены стояло фортепиано. Ровно через два дня я подписала договор о намерениях. — Вы знаете популярное выражение «не надо путать туризм с эмиграцией». В какой момент, вы поняли эту разницу? — Когда я приехала сюда, я говорила на английском. Вильнюс весь говорит по-английски. И пока я говорила на английском, я была туристом. Потом, в какой-то момент я расслабилась и иногда непроизвольно начала заговаривать по-русски, словно дома… (смеётся) Я понимаю, что в Литве это звучит неоднозначно — много нас тут было, чувствующих себя, как дома, и говорящих по-русски… И еще, когда я купила здесь первую свою юбку. Когда ты можешь выйти гулять и не брать при этом с собой всю экипировку. Попал под дождь — пошел домой. В этот момент я перестала быть туристом. — Но то, что многие говорят по-русски, особенно в Висагинасе, не стало ли это своеобразной обманкой? Вы вроде бы себя чувствуете здесь своей, а на самом деле, все не так однозначно? — Когда я переехала в Висагинас, у меня было много предубеждений. Я знала, что это российский анклав — островок российской культуры. Еще четыре года назад среди местных русских было многих таких, которые себя очень активно противопоставляли окружающей их стране, хотя и пользовались всеми преимуществами европейских паспортов. Но город меняется у меня на глазах. Это не тот Висагинас, где сплошная «заброшка» и возрастная депрессия привозных специалистов. Поколение обновилось, стало много молодежи. А с прошлого года я стала замечать, что там звучит всё больше литовской речи. Во-вторых, я боялась, что там окажется та культура, от которой я бегу — войны всех со всеми. Но как-то в кафе я услышала, как за моей спиной молодые люди на хорошем русском языке обсуждают перспективы своей работы и заработка. В Висагинасе вообще много частников, мелких предпринимателей. И я потряслась тому, насколько нормальны все их приоритеты — открыть собственное дело, жениться на любимой, завести детей, как уважительно они говорят друг о друге и об окружающих. И я отметила про себя: «Ребят, вы, конечно, можете думать про себя, что вы такие же русские, как в России. Но вы — литовские русские. У вас другая идентичность». Интересно, что здесь есть неофициальный слоган: «Висагинас — добрый город». Я о нем узнала, когда пришла в одно госучреждение и мрачноватая чиновница меня спросила, зачем я сюда приехала. Я стала рассказывать, что влюбилась в город и решила здесь остаться. На что она так же мрачновато ответила: «Да, Висагинас — добрый город». И это действительно так. Когда я повредила ногу и оказалась на костылях, я ни одной секунды не оставалась без помощи. Я поняла, что живу в глубоко христианском городе. — Кроме вопроса «зачем сюда приехали», какие еще вопросы Вам как мигранту из России, задают в Литве?— Я даже в какой-то момент испугалась, правильный ли я сделала выбор. В Вильнюсе некоторые местные русские, когда узнавали, что я приехала из Москвы, светились счастьем и шепотом спрашивали: не слышно ли там, когда Путин уже, наконец, введет войска. Но у таких людей в голове уже сложилось свое представление о России. Одна женщина мне сказала, что у нее сломался телевизор, а без российских каналов она себя чувствует отрезанной от мира. Некоторые всерьез рассматривают возможность вернуться в Россию по программе соотечественников. И есть циничное восприятие действительности: деньги делаются в России, где много государственных денег — «кто присосался к вентилю, тот в шоколаде». Когда мне, сбежавшей от Путина, это говорили люди с европейскими паспортами, я даже испытывала некую обиду: враг — ты, а эти, пропутинские, здесь «свои». — Что значит быть эмигрантом из России в Литве? — Для начала здесь ты неожиданно понимаешь, что ты русский. Я, конечно, утрирую про врага, но над тобой висит целое облако ассоциаций, которое связано с русской империей и с двумя оккупациями. Литовец, который с тобой имеет дело, все равно видит тебя в этом облаке, где есть его бабушка, которую выслали, дедушка, который ушел в леса. У него есть своя история. Я — старый записной диссидент, и родители мои были диссидентами. Это у меня в крови. У меня в голове завет моего прадеда, который моей бабушке, своей снохе, в ответ на радостные ее чириканья по поводу НЭПа и прочих послаблений 1920-х годов сказал: «Елена, пока они существуют, ничего хорошего не будет». Под «они» он понимал большевиков. И с этим всем «антисоветским» багажом я приехала сюда, искренне считая себя подарком. Кроме того, решение об эмиграции дается тяжело, и очень хочется, чтобы на принимающей стороне тебя кто-то погладил по голове за твою смелость. Но здесь в Литве, которая насильно стала частью советского послевоенного пространства, это не прокатывает. К счастью, у меня есть литовские друзья, которые меня вводят в местный контекст. Я, например, спросила свою добрую знакомую, откуда берется этот стереотип, что «Литва приветствовала фашистов». Она мне объяснила, что интеллигенция предостерегала об опасности нацизма, что в Литве восторга на этот счет особого не было. Но когда стала наступать Красная Армия, то было ясно, что вот теперь идет настоящая катастрофа. Для меня это оказалось открытием: как же нам, русским, здесь надо было наследить, чтобы стать большей угрозой, чем гитлеровцы? Вот и получается, что ты приезжаешь в Литву, которая для тебя всегда была частью Прибалтики, курортным местом, Палангой. Ты приезжаешь сюда, как в «провинцию у моря», чувствуя себя overqualified (в пер. с англ. — сверхквалифицированный, Delfi), потому что у тебя гигантский жизненный опыт. И тут-то ты обнаруживаешь, что опыт-то здесь гораздо больше накоплен, только он исторический. Здесь колоссальная жажда государственности. Только здесь ты начинаешь по-настоящему чувствовать, как огромна вглубь, как сильна эта страна. Ты либо принимаешь эту историю, либо от нее прячешься. Я ее приняла. — Как говорят, любой российский демократ заканчивается там, где начинается вопрос об Украине? Перенося это высказывание на литовскую почву — Вы за собой замечали имперское мышление? — Да. Надо обязательно выбраться из империи, чтобы начать его отслеживать за собой. Причем, даже не в отношении Литвы. Как-то я пошла здесь на одно белорусское культурное мероприятие, презентацию книги, и поймала себя на мысли, что иду к «младшим братьям». Стою в очереди к автору на подпись и про себя думаю: «Кто бы мог подумать, что у белорусов такое… Стоп, а как я вообще могла так думать?!» Все время подлавливаешь себя на таких мыслях. Конечно, это неприятно, когда жизнь всё время прищемляет твой имперский хвост. — В Литву из России далеко не все приезжают по политическим мотивам. Некоторые россияне выбирают Литву, потому что считают, что это более дешевый вариант Европы, где при этом проще говорить по-русски. Есть ли, на Ваш взгляд, разница в отношении к одним и к другим. — Честно говоря, мигранту последней волны, вроде меня, это ужасно обидно, но всех россиян, насколько я вижу, в Литве воспринимают именно как экономическую миграцию. Разумеется, тут хочется бить себя пяткой в грудь и кричать «вы не понимаете, я же свой, потому и приехал…». А принимающая сторона объясняет: «Ничего подобного, вы сюда приехали потому, что вам тут выгоднее жить». Но если посмотреть на эту проблему с литовской стороны, то этим стереотипом «экономического мигранта», который попросту ищет, где дешевле и выгоднее, мы обязаны тоже самим себе. Точнее говоря, той мигрантской нише, которая, спасибо технологиям, может зарабатывать в России, живя вне её. Если клиентская база такого мигранта находится в России и разделяет взгляды российского большинства, то человек совершенно предсказуемо, не хочет её сердить своим отъездом и занимает позицию «просто гражданина мира вне политики». И тем самым он укрепляет в глазах принимающей стороны образ мигранта как искателя экономической выгоды. — Насколько в принципе государство должно заботиться о мигрантах? Чья это проблема государства или самого мигранта — постараться прижиться на новом месте? — Мне кажется, что государство прежде всего должно своим налогоплательщикам. Государство должно этим заниматься как проблемой местного населения. Есть щель, куда мы влезли. Спасибо, что она была. Дальше тебе никто не должен. — Но Литва, которая каждый год теряет собственных граждан, которые уезжают в миграцию, по идее должна быть заинтересована в притоке новых сил. А, значит, должна быть государственная продуманная программа, которая поможет мигрантам интегрироваться быстрее… — По-моему, в стране, где политик зависит от избирателей, мигрант — существо по определению нежелательное. Население смотрит на него как на угрозу сложившемуся порядку вещей, и политик, который этого не учитывает — самоубийца. В этой ситуации, на мой взгляд, выставлять «пожелания» к принимающей стороне, фактически — объясняя, какой быть Литве, чтобы тебе, мигранту, понравиться, — нелогично и вредно для репутации всех мигрантов. «Вы просто не понимаете, вы же без нас не обойдётесь» со стороны русскоговорящей миграции — аргумент того же порядка, что советское «мы вам тут понастроили, а вы не цените», старый добрый имперский стереотип. Тащить его в Литву, с её особым отношением к российскому присутствию в своём доме, — недальновидно. Здесь раны, нанесённые этим присутствием, ещё даже не успели стать шрамами, они только-только начали подживать. Игнорировать их, рассчитывать, что историю отношений с тобою начнут с чистого листа — отрицать реальность. Здесь, в Литве, живая семейная история и особая преданность своей молодой, но уже натерпевшейся государственности всегда будут говорить громче, чем экономические аргументы. Кроме того, я филолог, для меня литовская идентичность драгоценна ещё тем, что здесь живьём сохраняется один из древнейших индоевропейских языков. Так что субъективно мне бы не хотелось, чтобы здесь возник плавильный котел а-ля Нью-Йорк или Берлин и поставил его под угрозу. — Но в этом случае, если мигранты уже есть, и надо постараться сделать так, чтобы не размыть культуру, то, получается, надо лучше учить мигрантов литовскому языку, создавать больше для этого возможностей. Считаете ли Вы, что государство делает достаточно в этом плане? — Мне кажется, здесь есть куда расти. И я даже не о курсах литовского языка говорю. Здесь не делается никаких шагов, которые бы не оставляли русскоязычным возможности сказать «а я не знал». Часто принимающая сторона ставит нам, мигрантам из России, диагноз: «Они всё равно не поймут, поэтому не рассказывай им». Это, пожалуй, самый болезненный стереотип, который ставит крест на добросовестной попытке понять. Да, в вильнюсском ресторане всегда можно найти меню на русском языке. Но вот материал о Дне защитников свободы висагинская газета, выходящая параллельно на двух языках, публикует только по-литовски. А в музее, посвящённом подавлению восстания 1863 года пояснения сделаны на языках всех вовлечённых сторон, кроме русского. Но разве эти сведения не важнее состава десерта? Моё знание литовского ещё не скоро станет таким, чтобы погрузиться в материал сложнее, чем нужды повседневной жизни, и я ещё долго буду в этом вопросе зависеть от великодушия окружающих меня людей. И, получается, не слишком ли легко нам, русскоязычным, «ничего не знать»? Я гуманитарий, не самый невежественный на свете человек, но глубина моей неосведомлённости об огромном куске ближайшей истории меня поражает. Я ничего не знала, когда сюда приехала. Мы приезжаем сюда с другой планеты. Здесь мы открываем историю XIX и XX века абсолютно заново. И мне кажется это даже важнее, чем обучение языку. Конечно, понимание новой страны — задача мигранта. Но дело тут не в том, кому делать первый шаг, а в уверенности принимающей страны, что внутренняя правда о Литве никому не интересна, кроме самих литовцев. источник »

97 +