Почему англичане не любят говорить про свои доходы?

Полагаю, что многие из наших на острове замечали, как не лю­бят англичане говорить про деньги. Не принято спрашивать, сколько человек зарабатывает, сколько заплатил за дом или потратил в последнем отпуске, и на какие деньги су­ществует, если не работает. Анг­личанка тридцати лет, в светском разговоре на фуршете, в ответ на вопрос, чем она занимается, говорит, что ри­сует картины, и никто из ее собеседников не осмеливается задать вопрос, удается ли ей продавать свои картины нас­только успешно, чтобы пок­ры­вать расходы на жилье и пи­тание. Скорей всего, живет она совсем на другие деньги, но об этих «других деньгах» говорить не принято. Раз женщина не называет профессию как ре­альный источник дохо­да, зна­чит, предпочитает об этом не говорить. Она считает, что ее картины заслуживают большего внимания, значит, ее со­беседники будут говорить о картинах.

В последние пять лет практически все мои русские подруги обзавелись своим жильем. И хотя мы совершенно спо­койно обсуждали между со­бой, какими суммами располагаем и за какую цену надеем­ся купить дом, наши англий­ские мужья вели какие-то ук­лончивые раз­говоры с загадочными улыб­ками и полупрозрачными намеками. Они охотно обсуж­да­ли цены на до­ма в принципе, ситуацию на рынке жилья и перспективные схемы ипотеки, но не собственные потребности и возможности. Нам это казалось бессмысленным – все равно львиная часть денег на покупку жилья приходит в виде ипотеки из банка, и все проходят этот путь, но, видимо, даже ипотека намекает на размер зарплаты, а зарплату обсуждать не принято.

Помню почти курьезный случай, когда сидели у друзей на барбекю, и я сообщила му­жу, что присутствующая пара только что купили квартиру с двумя спальнями и примы­каю­щим садом. Мой муж не­мед­ленно погрузился в расчеты: район сам по себе дорогой, и дома там стоят от 300 тысяч, но они купили дом да­леко от станции, следовательно, будет дешевле, при этом это не дом, а квартира, и толь­ко две спальни, с другой стороны, есть сад, что увеличивает стоимость…

– Тань, сколько вы заплатили за квартиру? – не выдерживаю я.

– Двести шестьдесят тысяч, – отвечает она без колебаний.

Подсчеты мужа заканчива­ются быстрее, чем он ожидал. Он недоуменно смотрит на меня и заявляет: «Ну нельзя же так в лоб спрашивать!» Ни я, ни подруга не видим особой тайны. Мы уже давно рассказали друг другу, сколько у нас накопленного депозита, сколько денег дали родители и ка­кую ипотеку обещал банк.

Мы привыкли говорить о зарплатах и ценах, которые мы заплатили, но эта откровенность берет начало в нашем советском прошлом, когда все специалисты получали одинаковую зарплату. Когда я была маленькой, зарплата моих ро­дителей была порядка двухсот рублей, и все инженеры и учи­теля получали примерно ту же сумму. Зная профессию че­ло­века, можно было с легкостью предположить, сколько он за­рабатывает. Цены на про­дукты были фиксированные, мебельные стенки и мягкие уголки покупали все, поэтому все зна­ли их стоимость, и пот­ребность скрывать свои доходы появлялась только у неблагополучных элементов общества.

В 90-е годы отношение к деньгам существенно изме­ни­лось, люди резко поляризо­ва­лись по уровню доходов и уз­нали истинную цену денег. Но даже те, кто начал зарабатывать очень хорошие деньги, не считали нужным скрывать свой успех. Преуспевающие бизнесмены охотно рассказы­вали друг другу, сколько зап­латили за машину, дачу или новые часы, зачастую преувеличивая суммы, чтобы создать впечатление баснословного бо­гатства. Менее удачливые бизнесмены покупали мерсе­десы в кредит и скрывали при этом факт кредита, а не стоимость машины. До сих пор вспоминаю, как группа русских студентов столпились вокруг потрепанной машины весьма зажиточного фермера и рассуждали, какую бы они купили себе машину, если бы они обладали его доходами. Я тогда удивилась: он же фермер и целыми днями разъезжает с инспекцией по своим полям – зачем ему элитный мерседес?

Но когда пришло наше вре­мя покупать машину, я всерь­ез удивилась, что муж не стал брать новый автомобиль. «При твоем социальном и ма­тери­аль­ном статусе…», – про­вор­ча­ла я. «Но зачем? – иск­ренне удивился муж. – Я вы­бираю удобную и практичную машину по разумной цене. Зачем мне демонстрировать кому-то свой статус?» По этой же при­чине он отказался по­купать большой дом, когда банки пред­лагали ему щед­рую ипо­теку. Он не видит смысла ни­кому ничего дока­зы­вать, тем более тыкать лю­дям в глаза своим профессиональным и материальным успехом. На этом этапе жизни его устраи­вает квартира с двумя спаль­нями, и ему все равно, что да­же друзья пожимают плечами на тему: нафига ему квартира.

Мы так и не научились скры­вать свои доходы, когда в России наступил капитализм и зарплату начали вы­да­вать в конвертах. Сколько бы наше начальство ни стра­ща­ло нас наказанием за разг­лашение размера зарплат и премий, сотрудницы все равно их об­суждали в столовой за обедом. Никто не стеснялся спросить: «Какую ты получила премию?», и трудно было уйти от подобного лобового вопроса. Поскольку мне было всего 22 года и это была моя первая работа, я честно назвала сум­му. Моя старшая коллега не­медленно отправилась выяс­нять к начальству, почему са­мая младшая сотрудница по­лучила на 200 рублей больше нее. Даже тогда 200 рублей казались мне незначительной суммой, но для нее они были принципиальны.

Когда десятью годами позже я работала в британском офисе, информация о зарплатах и пре­миях коллег позволила мне определить мои собственные перспективы. То есть, я вполне понимаю, почему работодатели предпочитают, чтобы сотрудники были не в курсе того, сколько зарабатывают их кол­леги и тем более начальст­во, ибо это знание дает некую власть… Но, как говорится, от многих знаний многие печали. Когда я узнала, сколько зарабатывает моя коллега, которая пришла на три года позже ме­ня на ту же должность, мне стало нестерпимо трудно слу­шать ее нытье по поводу вы­соких цен на аренду квартиры и общественный транспорт и сетование начальницы по по­воду отсутствия денег в зарплатном фонде. Наверное, иногда лучше не знать. С другой стороны, осознание, что мой супервайзер зарабатывает всего лишь на 3 тысячи фун­тов в год больше меня, по­мог­ло мне прийти к решению, что я не хочу бороться за мес­то супервайзера в следующем раунде.

Исследователи английского мен­талитета предполагают, что история богатства многих за­жи­точных семей берет ис­токи в колониальной Англии, а ко­му же хочется признаваться, что он живет на деньги, наг­рабленные его предками в Ин­дии или Африке? Многие вы­ходцы из высших кругов ни­когда не учились в университетах и не делали серьезной карьеры, при этом живут дос­таточно комфортной жизнью благодаря удачливым прадедушкам. Расспрашивать их о том, как они могут себе позво­лить бутылку вина за сто фун­тов, означает ставить под сомнение их право на славное наследие предков или, еще хуже, намекать на происхождение этих денег.

Богатые ли перед нами люди или бедные, они словно опаса­ются признаться в том, что об­ладают какими-либо деньгами. Англичане не любят говорить о деньгах в принципе. Они даже умудряются обсуждать зарпла­ту на собеседовании, не назы­вая реальных цифр. В от­вет на вопрос об ожи­даемой зар­плате они говорят что-то вроде «на прошлой работе я получал со­рок пять тысяч плюс опреде­лен­ный бонус или про­цент с про­даж, поэтому наде­юсь на не­ко­торое увеличение за­ра­бот­ной платы как своеоб­разный шаг вперед…» Мне ка­жется, я так никогда не научусь.

В «Саге о Форсайтах» есть эпизод, когда два юриста, отец и сын, обсуждают размер при­даного дочери, которая вы­хо­дит замуж за весьма сомни­тельного типа без денег. И хо­тя более непосредственный отец называет некие суммы, его прагматичный сын реагирует на них едва уловимыми гримасами и оставляет родную сестру практически без приданого, так и не сказав ни слова и не озвучив ни од­ной цифры. Я прихожу к выводу, что этот навык формировался англичанами на протяжении столетий, поэтому они мастерски уходят не только от лобовых вопросов, но и любых намеков на их финансовые возможности.

Алена Луговская

52 +