Теннесси Уильямс — это не штат и не вокалист кантри-группы, как может показаться по имени. Это драматург, один из тех людей, у которых в голове театр, а в душе ураган. Он родился под именем Томас Ланье Уильямс III, но кто же будет слушать пьесы человека с таким именем? Поэтому он сделал себе псевдоним, который звучит так, будто в нём уже есть немного драмы, виски и южной тоски. Звучит, как будто этот человек умеет выговаривать слово «печаль» на трёх разных уровнях: бытовом, поэтическом и нервном.

Он вырос в атмосфере, мягко говоря, не самой спокойной: отец деспотичный, мать — драма-квин с утончённым вкусом и острым языком. А ещё была сестра Роуз, которой диагностировали шизофрению и сделали лоботомию — это не сюжет его пьесы, это его реальность. Неудивительно, что Теннесси Уильямс всю жизнь таскал по себе этот чемодан семейных скелетов и периодически открывал его на сцене. Можно сказать, он делал психотерапию прямо на глазах у зрителей, и это было честно. Иногда даже слишком.

Его пьесы — это не просто тексты для актёров, это такие эмоциональные миксеры, которые сначала тебя взбивают, потом перемалывают, а потом ты сидишь и не знаешь, что делать: плакать, аплодировать или звонить бывшему. «Трамвай „Желание“», например, — это не про транспорт. Это про Бланш Дюбуа, которая заехала на своей тонкой нервной системе в самый тёмный угол человеческих отношений. А «Кошка на раскалённой крыше» — это вообще манифест невысказанных чувств, склеенных виски, потом и криками за закрытой дверью. «Лето и дым», «Стеклянный зверинец», «Орфей спускается в ад» — у каждого названия, как у героя, своя внутренняя трагедия.

Уильямс вообще мастер того, чтобы красиво и со вкусом преподнести боль. Не в лоб, не трагедия в классическом духе, а что-то такое пронзительное, но через кружево. Его герои — все как на подбор: уставшие, мечтательные, ранимые, с тяжелым прошлым и чемоданом иллюзий. Они всё время чего-то хотят, но у них либо не получается, либо получается, но совсем не так, как мечталось. Это как заказывать чизкейк, а получать пирог с луком — вроде красиво, но совершенно не то. И ты вроде ешь, и вроде голоден, а не радует. А иногда ты даже не заказываешь ничего — просто сидишь, потому что хочется понять, почему именно этот пирог оказался в твоей жизни.

Почти в каждой пьесе Уильямса есть то, что хочется назвать “тоской по невозможному”. Его персонажи часто застревают где-то между прошлым и будущим, не зная, куда девать настоящее. Они любят не тех, страдают из-за себя, врут, чтобы выжить, и даже в моменты искренности будто извиняются за то, что живы. Это делает их пугающе реальными. Мы можем не быть Бланш или Стэнли, но мы все когда-то говорили себе: “ещё немного — и я не выдержу”. Иногда достаточно одной его реплики, чтобы ты понял — тебя только что разоблачили. Причём изящно.

Он сам, кстати, тоже был не из простых. Остроумный, язвительный, тревожный. У него были проблемы с семьёй, с алкоголем, с принятием себя — полный букет для талантливого человека, пишущего о боли. Он не писал “от головы”, он писал “из нутра”. Иногда кажется, что его тексты — это дневник, просто хорошо замаскированный под драму. Его письма друзьям и любовникам можно цитировать как афоризмы: «Я не знаю, что страшнее — одиночество или люди» — это вообще весь Уильямс в одном предложении. Он много путешествовал, искал вдохновение в кафе, гостиницах, в чужих объятиях и своих зависимостях. Но его муза всегда возвращалась — уставшая, хмурая, но с новой пьесой под мышкой.

Интересно, что Теннесси Уильямс довольно долго не мог пробиться. Его первые пьесы никто не хотел ставить, потому что, ну кто ж пойдёт в театр смотреть, как у людей всё плохо и надежды нет? Театры предпочитали комедии, лёгкие любовные штучки, всё, что не заставляет зрителя пересматривать свою жизнь. Но потом, видимо, звезды встали как надо, Америка влюбилась в его безысходность, и понеслось: премии, Бродвей, киноадаптации. В 1947 году он стал буквально рок-звездой театрального мира. Впервые на сцене позволили себе так открыто говорить о сексе, о психических срывах, о мужской уязвимости — и всё это через красивый язык, где каждая реплика — почти стих. Его пьесы начали переводить, ставить по всему миру, и каждый раз зрители выходили из зала с ощущением, что им слегка покопались в душе.

Он стал голосом тех, кто всегда чувствует чуть больше, чем положено. Тех, у кого на сердце тонкий лёд, и каждый шаг — как хруст. Его слушали, потому что он говорил то, что другие боялись сказать. Он делал невидимое — видимым. И это было почти революционно. Особенно в ту эпоху, когда всё должно было быть приличным, улыбающимся и героическим. А у него — любовь, которая разрушает, страсть, которая не спасает, и правда, от которой щемит в груди. Он показывал, что героем может быть и сломленный человек, и что слабость — это тоже форма силы. Особенно если ты умеешь красиво страдать.

И в этом, наверное, его главная магия. Он писал о вещах, которые обычно прячут под ковёр: о слабостях, о зависимости, о любви, которой стыдятся, о памяти, которая не отпускает. Всё это — с поэтичностью и такой эмоциональной точностью, что иногда хочется воскликнуть: «Ну откуда ты всё это знал, Теннесси?!» И ведь не просто знал, а умел так написать, что даже через десятилетия оно попадает точно в уязвимое место. Он не давал рецептов, он просто показывал, как оно бывает. Без морали, но с глубиной. Без спасения, но с надеждой, что тебя хотя бы поймут.

Так что если вам когда-нибудь захочется настоящей театральной драмы без лишнего пафоса, но с максимальным проникновением в душу — вот вам Теннесси Уильямс. Осторожно: может задеть за живое. Но зато как красиво. Как будто кто-то чужой вдруг точно описал то, о чём вы боялись думать. И сделал это так, что ты даже не обиделся, а поблагодарил.

The post Теннесси Уильямс appeared first on New Style.

22 +