Интервью с фотографом Мартином Вагнером о Сибири и ее жителях
Бесконечно огромное пространство, называемое Сибирью, простирается от предгорий Урала до Тихого океана. Оно мало населено, но зато там есть множество бурных рек, глубоких лесов и забытых деревенек. Поэтому Сибирь давно притягивает романтиков. Одним из тех, кого очаровал этот край и на чью жизнь он повлиял раз и навсегда, является чешский фотограф Мартин Вагнер, который ездит туда вот уже более 20 лет. Недавно в свет вышла объемистая книга его фотографий под простым названием «Сибирь», в которой Вагнер рассказывает об этом таинственном месте. На протяжении прошедших 20 лет он фотографировал китобоев на Чукотке, вулканологов на Курильских островах, рыбаков на Ангаре и православных старообрядцев, которые отказались от достижений цивилизации и живут в своих деревянных избах точно так же, как их предки сто лет назад. На черно-белых фотографиях, за которые Вагнер не раз удостаивался премий на разных конкурсах, вся Сибирь и ее население выглядят так, как будто время в тех местах остановилось.
«Это мой субъективный взгляд. В Сибири тоже есть те, кто носит современную одежду, работает в офисе и большую часть времени проводит, играя в компьютерные игры. Но есть там и те, кто ловит рыбу или охотится на диких зверей. И эти люди чувствуют себя там счастливее, чем в городе. И такие люди интересуют меня в первую очередь», — говорит Вагнер. Они привлекают его своей естественностью, которая, по его мнению, уходит из мира. «Мне не интересны офисы или бары, потому что они не отражают суть жизни. Я ищу подлинную жизнь и стараюсь ее сфотографировать, пока она еще существует. Кроме того, я испытываю желание прочувствовать эту настоящую жизнь. В Сибири еще остались ребята, которые с детства одни плавают в лодке по рекам и ловят рыбу», — говорит фотограф.
Respekt: Фотографировать Сибирь Вы ездите уже более 20 лет. Что Вас так интересует в России, а точнее в Сибири?
Мартин Вагнер: На этот вопрос я могу много что ответить. Во-первых, в России меня очень привлекала некая экзотика, приключения, которые я хотел пережить, когда мне было 17 лет и когда я только начал туда ездить. Во-вторых, еще с 12 лет я увлекаюсь фотографией. Россия показалась мне чрезвычайно интересным местом для съемок. Я видел несколько снимков, которые в России сделали те, кто является для меня авторитетом в фотографии. Они и побудили меня туда отправиться.
— И кто это?
— Фотографы Карел Цудлин, Йиндржих Штрейт и Дана Киндрова, а также Генри Картье-Брессон. У меня была мечта — создать коллекцию фотографий о России, но в итоге у меня получилась книга только о Сибири. Но мне вообще нравится ездить в Россию. Каждый раз в дороге я встречаю интересных людей, которые поражают меня историями своей жизни. Но дело тут не только в России, но и в поездке как таковой. Для меня время там проносится быстрее, и провожу я его намного интереснее, чем дома.
— Впервые Вы отправились в Россию в 90-х, когда большинство молодых людей ездило на Запад. Россия мало кого привлекала и воспринималась как страна, которая оккупировала нас на протяжении 20 лет. Почему Вы туда поехали?
— Еще при коммунизме я был пионером и рисовал крейсер «Аврора». В школе висели портреты Ленина. Когда произошла революция, мне было девять лет. И вдруг все, что нам показывали в школе, оказалось выброшенным в помойное ведро. В голове у меня все перемешалось. Стало принято говорить, что Россия — это плохо, и все хотели только на Запад. Я с родителями тоже туда ездил. Россией я заинтересовался, наверное, по какой-то иронии. Приблизительно в 1992 году я побывал на выставке фотографий, сделанных в бывших советских лагерях ГУЛАГа, где советский режим закрывал людей. Потом я посмотрел документальный фильм о Магадане, портовом городе на Дальнем Востоке. И эта противоречивая информация об этой стране навела меня на мысль, что Россия — это мир, который меня обязательно поразит. Поэтому я уговорил отчима, и в 1994 году, когда мне было 13 лет, мы поехали в Закарпатскую Русь. Там я увидел мир, о котором прежде многое слышал. Старые домишки, полонины, пастухи овец. И я сказал себе: «Вот это да! Раз такое можно увидеть недалеко от Праги, то что же там дальше на восток — в России?» И интерес к России еще больше возрос. Но прошло еще три года, прежде чем я туда поехал и провел три недели в Москве.
— Там уже не было пастухов и домишек…
— Нет, но все равно Москва меня вдохновила. Вдохновила, но… не понравилась. Но она меня поразила. Мне понравилась сама поездка, полная приключений. Я кое с кем познакомился и в следующий раз уже знал, к кому ехать. Так все и началось. Я всегда полагался на людей, к которым приезжал.
— Сколько раз Вы побывали там за эти 20 лет?
— Все мои поездки в бывший Советский Союз пронумерованы. В общей сложности их было 36.
— Сколько времени Вы там провели?
— Каждая поездка длилась приблизительно месяц, то есть это три года моей жизни.
— А когда Вы переориентировались с Москвы на Сибирь, о которой Ваша новая книга?
— В 1999 году я приехал в Москву и на вокзале спросил ради интереса, сколько стоит билет на Транссибирскую магистраль во Владивосток. Когда мне ответили, что 20 долларов, я его немедленно купил и проехался по ней туда и обратно. От первой поездки остались самые старые фотографии, опубликованные в моей книге о Сибири.
— Расскажите о первой поездке по Транссибирской магистрали?
— Я совершенно не говорил по-русски. Вот так едешь неделю в плацкартном вагоне и разговариваешь на чешско-русском с попутчиками. Я купил карту. Когда подсаживался кто-нибудь новый, кто готов был хоть немного поболтать, я просил показать мне на карте, откуда этот человек и куда он едет. В той поездке я сфотографировал мужчину, который гадал молодой девушке по руке, и сделал еще несколько снимков.
— А что это за история?
— Они ехали со мной из самой Москвы и до Владивостока. Фотография была сделана на третий или четвертый день пути. Мужчина был из Уссурийска, а девушка, кажется, из Владивостока. Когда целую неделю едешь с кем-то в одном вагоне, не разговориться невозможно. Мне эта ситуация очень понравилась, и я потратил на них тогда, наверное, пленок15. Когда мне было 19, я не обдумывал фотографии так же, как сегодня. Я больше полагался на интуицию. И этот кадр мне показался интересным.
— Где Вы еще побывали во время поездок в Сибирь?
— С самого начала меня привлекал в первую очередь Дальний Восток. Поэтому в очередную поездку в 2000 году я отправился на Камчатку. В 2001 году российские геологи взяли меня с собой на несколько месяцев в экспедицию на Курильские острова. Потом мне захотелось посмотреть другие места в Сибири. Я любил изучать карту, говоря себе: «Вот тут, например, было бы интересно побывать». Россия открывает возможности побывать в отдаленных уголках. Зачастую это так называемые погранзоны или закрытые зоны, то есть места, куда без разрешения не попасть. Но тот факт, что, находясь в Москве, ты можешь при желании уже на следующий день оказаться у Черного моря или в Воркуте в Сибири, меня всегда в этой стране поражал.
— Российские геологи взяли Вас с собой на несколько месяцев в экспедицию на Курилы. Как Вы познакомились с ними?
— Мне нравится американская поговорка «Даже если что-то кажется невозможным, надо попробовать». Часто получается. В 2000 году я по своей наивности нашел сайт российских вулканологов и написал им, что, мол, я молодой фотограф из Чехии, возьмите меня в экспедицию. А они ответили «да». И я поехал в Россию, но экспедиция не состоялась. Правда, к счастью, вулканологи придумали программу взамен. Они нашли человека, который живет на Курилах, обходит вулканы, контролирует их, измеряет их температуру и так далее. И отправили меня к нему. А он возмутился, так как подумал, что меня к нему приставили для проверки. Он ходил вместе со мной и терпел меня. Правда, еще давал хороший объектив.
— Как течет жизнь в таком пустынном месте?
— Там не пустыня. Да, это далеко от цивилизации. Но на острове в пяти поселках проживает община людей, которые друг с другом знакомы. Один из них — тот самый вулканолог и его семья. Он должен каждую неделю обходить по вулкану, брать образцы и составлять отчет о его состоянии. Для того, кто любит приключения, — отличная работа. Сначала плывешь по морю на надувной лодке с бензиновым мотором, а потом едешь по суше на гусеничном бронетранспортере. Хотя, с другой стороны, все это непросто физически и психологически.
— На Ваших фотографиях, сделанных в отдаленных деревнях и городах Сибири, видны два временных измерения. Одно — древнее: старые дома, паромы, качающиеся на реках, сушилки с рыбой еще времен царской России. А второе — новое, времен коммунизма: бетонные многоэтажки, ржавые остовы кораблей. Но современного измерения, которое отражало бы нынешнюю путинскую Россию, на Ваших фотографиях нет. Иногда в Ваш объектив попадают люди, одетые в современную одежду, но этим все и ограничивается…
— Я люблю делать фотографии, которые безотносительны ко времени. Это мой почерк.
— Этому способствует и то, что Ваши фото черно-белые…
— Конечно. Элементы современности, по-моему, портят атмосферу.
— А есть ли вообще эти элементы современности в удаленных уголках? © РИА Новости, Алексей Мальгавко | Перейти в фотобанкЗима в Омской области— Есть. Я не занимаюсь тем, что скрываю ретушью мобильный в чьей-нибудь руке, но если у кого-то кепка «Адидас», мне это не очень нравится, поскольку я хочу запечатлеть некое постоянство и неизменность данного места.
— Судя по фотографиям, кажется, будто в Сибири остановилось время еще 50 или даже сто лет назад…
— Фотографии в книге — это мой субъективный взгляд на Россию или на Сибирь. Они отражают жизнь там, но я не стремлюсь к объективности. В Сибири тоже есть те, кто носит современную одежду, работает в офисе на административной должности и большую часть времени проводит, играя в компьютерные игры. Но есть там и те, кто ловит рыбу или охотится на диких зверей, извлекают максимум из места, где живут. И эти люди чувствуют себя там счастливее, чем в городе. И такие люди интересуют меня в первую очередь.
— А есть ли в отдаленных местах культурная и общественная жизнь?
— Хотя эти люди живут в отдаленных районах, скажем, на Курильских островах, они стремятся создать определенную общественную жизнь. Даже в поселках на Чукотке, которая зимой отрезана от цивилизации, всегда найдется дом культуры или библиотека советских времен. И так по всей России
— И чем там занимаются?
— Точно не знаю: я в этих местах не бываю. Но у россиян все время какие-то праздники, оставшиеся еще от времен Советского Союза. Они праздную День библиотекаря, День рыбака, День шахтера или даже День фотографа. По-своему эту даже забавно. Как будто кто-то когда-то написал руководство, как нужно жить, и они продолжают жить в соответствии с ним. Их общество живет совсем не так, как наше. Хотя в Чехии закончился период коммунистического режима, у нас по-прежнему есть те, кто помнит, что раньше у них было хозяйство или земля и что все было по-другому. Или что, скажем, кто-то владел фабрикой. Когда началась реституция, то во многих случаях прежнее дело удалось продолжить. В России такое невозможно. Во время перестройки в 80-е годы все, кто мог бы вспомнить жизнь до коммунизма, уже умерли. У них не было шансов вернуться к системе, которая функционировала там прежде. Поэтому они продолжают жить коммунистической системой.
— То есть больше, чем любители играть в компьютерные игры или дома культуры, Вас интересуют люди, которые ведут в каком-то смысле романтический образ жизни. Они ловят рыбу, играют на гитаре, пьют водку. И, главное, они близки к природе?
— Дело не только в природе. Я хочу найти нечто, что меня вдохновит, что заставить мое сердце биться чаще. Я стремлюсь запечатлеть подлинную жизнь, которая меня поражает. Мне не интересны офисы или бары, потому что, по-моему, они не отражают суть жизни. Да, они отражают наше время, и его тоже нужно фотографировать, но я ищу подлинную жизнь, которая исчезает. Я стараюсь ее сфотографировать, пока она еще существует. Кроме того, я испытываю желание прочувствовать эту настоящую жизнь. Прочувствовать то, что в Сибири еще остались ребята, которые с детства одни плавают в лодке по рекам и ловят рыбу. Когда я был ребенком, мне купили Didaktik M, и я сидел у компьютера. Меня на то вынуждали обстоятельства, потому что я жил в городе. Но меня привлекает подлинная жизнь, более естественная для нас, потому что такую жизнь люди вели на протяжении сотен лет.
— В Сибири такая жизнь тоже утрачивается?
— Под влиянием глобализации стирается все.
— Но эти люди, по крайней мере судя по Вашим фотографиям, по-прежнему более близки там к природе, чем в Чехии.
— Эти люди наслаждаются тем, что живут на природе. Кому-то может показаться ужасным жить в Сибири. А для кого-то это нормально, потому что ничего другого он никогда не видел. Для третьих это сознательный выбор, потому что они поняли: в Сибири их жизнь будет лучше.
— Немалая часть книги посвящена старообрядцам, христианской православной секте, которая напоминает американских амишей. Они живут в прошлом, отказавшись от всего современного: компьютеров, телевизоров. Они скрылись в безлюдных краях, где живут закрытыми общинами. Что Вас в них так привлекает?
— Они символ того, что вообще привлекает меня в России. Каждый русский — немного старовер. В каждом есть ностальгия и желание сохранить собственную культуру. Во время поездок в Россию старообрядцы вселяли в меня надежду. Представьте себе, что вы путешествуете по Сибири, ездите по селам и повсюду видите разруху и алкоголизм. Все, кто хотел в жизни чего-то добиться и кто думал о будущем своих детей, уже собрались и уехали в города, потому что понимали: там качество их жизни и жизни их детей будет выше. А те, кто остался в деревнях, сидят по домам, смотрят российское телевидение, видит рекламу, Москву, заграницу, жизнь, которая в корне отличается от их жизни. И от всего этого у них депрессия. Они все время недовольны. А староверы изолированы, у них нет телевидения или интернета. До их деревень трудно добраться. Часто это возможно только на лодке по реке. Они ведут традиционный образ жизни, и у них те же ценности, что и сто лет назад. Там культура не нарушалась, как в остальном обществе.
— На их культуру и традиции не повлиял даже коммунизм?
— Нет, не повлиял. Приезжаешь в деревню, а там нормальные люди. Может, они тоже пьют, но не столько. Они живут, работают и смеются. Их общество выглядит здоровым. Конечно, когда глобализация дойдет и до них, она их уничтожит, как были уничтожены подобные культуры в других частях мира. Но надежда, которую вселяют эти люди, невероятно контрастирует с окружающей атмосферой.
— Трудно ли было с ними встретиться?
— В 2006 году я впервые столкнулся со старообрядцами. К ним я попал через знакомых знакомых. Я побывал в их деревне, и мне там очень понравилось. Мне не терпелось все сфотографировать. Но они были против и запретили мне. Тем не менее я сделал несколько снимков, и тогда эти люди полностью замкнулись. Я пробыл у них несколько дней, но у меня осталась только одна фотография, на которой мальчик плывет в лодке по реке. Ему просто некуда было бежать от меня.
— Когда Вам снова удалось попасть к старообрядцам?
— В 2009 году. Тогда я вместе с одним документалистом отправился к слиянию Ангары и Енисея в Сибири. Через три недели у нас накопилась масса фото- и видеоматериала, и осталось еще немного времени. Тогда мы отправились в одну деревню староверов. Нас вполне устраивало тот материал, который у нас уже накопился, и в деревню мы поехали просто познакомиться с местными жителями и не собирались обязательно их заснять. Хотя представлялось много хороших возможностей. Например, идешь по деревне, а впереди собрались человек 15. Из них 11 — дети, похожие друг на друга. Двое взрослых — родители, а еще двое — дедушка и бабушка. И тут понимаешь, что это одна семья. Для нас это крайне непривычно. Я спросил, могу ли их сфотографировать, но они отказались.
— Удалось ли Вам сломать лед? © РИА Новости, Фред Гринберг | Перейти в фотобанкЗакат на Енисее— В итоге мы нашли семью, которая позволила фотографировать, и эти снимки вошли в мою книгу. Однажды я увидел совершенно уникальную картину. Я сфотографировал девушку, которая моет посуду в реке. Когда в 2016 году мы вернулись в эту деревню, то я увидел совершенно такую же сцену. Точно такая же на вид девушка на том же месте мыла в реке посуду. У меня случилось дежавю. Мне показалось, что это та же самая девушка, но нет, это была другая девочка, которая за это время подросла. Так там проходит время, а вещи не меняются. Фотография, которая вынесена на обложку моей книги, была сделана именно в ту поездку. На ней — старовер, который стоит в лесу у реки. Он мой ровесник, живет там счастливо и в целом не зависит от системы.
— Старообрядцы полностью себя обеспечивают?
— В значительной мере. Они разводят пчел, ловят рыбу, сплавляют лет. Всем этим они меняются с теми, кто привозит им какие-то другие вещи. Это если описывать упрощенно.
— Во время поездок в Сибирь Вы познакомились со своей супругой Светланой.
— Это случилось во время поездки, когда я фотографировал добычу золота к северу от реки Ангары. Приехав в один поселок, я вышел из автобуса и столкнулся с потрясающим человеком. Он был убежденным коммунистом и агитатором. Я спросил его, где здесь можно остановиться, и он отвел меня в местное общежитие. Узнав, что ночь стоит 400 крон, я заявил, что для меня это слишком дорого. Но этого человека моя реакция только порадовала. Он заключил, что я буржуй, и предложил мне остановиться у него дома. Там у него, кстати, стояла огромная голова Ленина. К нему приходили пионеры, и он рассказывал им, что Ленин — вождь народов. Но при этом он был милым и добросердечным человеком. Когда я в том месте все сфотографировал, что хотел, и собрался уезжать, он сказал мне: «Мартин, ты же еще не сходил в наш этнографический музей». И вот я за два часа до отправления корабля пошел посмотреть музей. Там я познакомился с девушкой, которая одна исполняла одновременно функции директора, экскурсовода и уборщицы. Она мне невероятно понравилась, и я понял, что хочу ближе с ней познакомиться. В итоге никуда я не поехал, а остался там.
— Надолго?
— Еще почти на неделю. Потом мы со Светланой поехали в Красноярск, чтобы понять, может ли у нас что-то получиться. Вместе мы провели около трех недель, а через полгода Светлана приехала в Чехию. Еще черед полгода я поехал к ней. Я хотел жениться на ней, но в загсе сказали: «Надо подождать».
— Подождать чего?
— Я тоже спросил, чего ждать, но Светлана сказала, что дело не в «подождать». Просто «ты должен ему кое-что дать». Но я не стал платить, чтобы нас поженили, пока еще действовала моя виза. Так что в итоге мы поженились в Чехии.
— Если бы Вы поженились там, Ваша жизнь развивалась бы иначе?
— Я уезжал, рассчитывая на то, что останусь там на какое-то время. Но когда в России начинаешь решать какие-нибудь практические вопросы, связанные к тому же с материальными вещами, то понимаешь, что это очень трудно. В Чехии возможностей намного больше. Но, главное, семья Светланы была против нашего брака. Они поняли, что она уедет, и для них это стало трагедией, что я, в общем-то, понимаю. Сначала меня переполнял оптимизм насчет России. Я хотел жить там. Но когда в 2016 году мы впервые отправились туда с нашим двухлетним сыном, я на все посмотрел иначе. Когда едешь туда один, это твое решение, и все последствия этого решения ложатся только на твои плечи. Но если решаешь, что там будет жить твой ребенок, то понимаешь, какие у него перспективы и какая среда его будет окружать. И тут ты осознаешь, что в Чехии во много раз все лучше.
— Мы подходим к вопросу о том, что Вы думаете о российской политике. Отделяете ли Вы политику от народа и общества?
— Это сложный вопрос. Россиян и российскую политику невозможно отделить друг от друга. Во время поездок я всегда задавал людям провокационные вопросы о политике, потому что мне нравилось беседовать на эту тему. Но лучше всего, когда мне удавалось найти того, с кем наши взгляды на политику совпадали.
— То есть?
— Я вращался в проевропейской, либеральной, демократической среде, где царили даже чуть наивные надежды и представления о том, какой должна быть жизнь и общественное устройство. Меня всегда забавляло, когда кому-то казалось, что в Россию я езжу из-за своих коммунистических взглядов или симпатии к Путину и его режиму. Но я езжу туда совсем не из-за режима. Благодаря тому, что я много раз бывал в России, я понял, как замечательно жить в Европе, и я убежденный сторонник Европейского Союза. Из всех систем наша наименее дурная. И я всегда старался объяснить это людям в России. Но после 2014 года я прекратил эти попытки.
— Насколько тех, кого Вы фотографировали, интересует политика?
— Одних политика не интересует вообще. Другим нравится нынешний режим, и они являются его частью. Русские — чрезвычайно гордый народ. Пожалуй, как американцы или англичане. Я же представитель малого народа, которому не свойственны имперские повадки большой нации. В России можно столкнуться с тем, что люди понимают: их система не идеальна, и тем не менее они ее защищают. Потому что это их народ. Но когда я встречаю человека, который смотрит на вещи объективно, это меня очень радует. Скажем, если кто-то задумывается над тем, хорошо ли, что в России 20 лет один и тот же президент.
— Популярен ли Путин в отдаленных регионах России?
— Я могу дать только очень субъективную оценку, но, по-моему, общество разделилось. Проблема в том, что в России самые умные и прогрессивные зачастую уезжают за рубеж или в города, а на селе остаются люди, которые образуют массу, легко поддающуюся влиянию. И тем не менее там всегда находятся люди, которые понимают: что-то в стране не так.
— Почему после 2014 года Вы перестали говорить о политике? © РИА Новости | Перейти в фотобанкДеревня Березовка в Томской области, где хранят эстонские традиции— Я тогда поспорил со своими друзьями, которых считаю умными, честными и добросердечными людьми. Они геологи, с которыми мы пережили трудные моменты, когда на Курильских островах у нас заканчивалась еда. В общем, вместе мы испытали многое. И вот эти люди заявили мне, что на Украине — фашисты и что Россия правильно сделала, что оккупировала Крым. Это произвело на меня невероятное впечатление, и я решил больше не обсуждать политику. Война между Россией и Украиной для меня — это нечто совершенно абсурдное и непонятное! Я часто ездил в обе страны. Это разные народы, но их объединяет продолжительная история, а их вражду разожгли целенаправленно и искусственно. Аннексия Крыма и война на Донбассе — наказание для Украины за то, что она отвернулась от России и стала сближаться с Европой. Россия пытается дестабилизировать Украину и тем самым наказать ее. Если через 20 лет на Украине люди будут жить лучше благодаря тому, что система изменилась, это уничтожит российскую систему. Россия не может позволить, чтобы Украина пошла по пути прибалтийских стран.
— Сибирь — неприветливый край, где тысячи километров дорог проложены через малонаселенные районы. Там глубокие леса и бурные реки. Случалось ли, что Вы там рисковали собственной жизнью?
— Это понимаешь, как правило, когда все уже позади. Однажды, например, мы сплавлялись по реке. В деревне Мотыгино, откуда родом моя жена, двое мужчин пошли с десятью детьми в поход. Их увезли на грузовике, а потом на двух жестяных лодках без моторов за десятки километров на север в места, где добывают золото. Потом мы вместе сплавлялись на лодках по течению реки 14 дней. Природа вокруг была замечательной. Никакой цивилизации. Мы ловили рыбу, ночевали в палатках. Дети были из неблагополучных семей, а для меня все это было одним большим приключением. Все шло хорошо, пока мы не доплыли до Ангары, где встретили рыбаков. И тогда эти двое, кто возглавлял поход, сели с ними пить. Внезапно они совершенно переменились. И походом руководили уже не они, а дети, которые хотели добраться домой. Помимо прочего, произошел конфликт: один из мужчин напал на меня, и мне пришлось их покинуть. На следующий год они снова отправились в такой же поход. Мужчина, который напал на меня, во время остановки на реке на минуту отошел и больше уже не вернулся. Он просто исчез. Его искали с вертолетов и с помощью тепловизоров, но так и не нашли.
— Бывало ли, что Вашей жизни непосредственно что-то угрожало?
— На Курильских островах я прогуливался по каменистому берегу и наткнулся на медведя. На расстоянии метров десяти он встал на задние лапы и смотрел на меня. Я ужасно перепугался. Я знаю, что убегать от медведя нельзя, но я побежал. К счастью, это была медведица, и она осталась с медвежатами. А самец побежал бы за мной. Но вообще я не составляю список опасных ситуаций, в которые мне приходилось попадать. Если сидеть в Праге и думать, что с тобой может случиться, то страху не оберешься. А когда ты уже на месте, живешь там, то чувствуешь себя, как дома. Правда, кое-кого, с кем я познакомился в Сибири, уже нет в живых. Человек семь моих близких друзей, которые есть на фотографиях в книге, уже умерли.
— Образ России и Сибири, каким его создают Ваши фотографии, несколько постапокалиптический. Рядом с ржавеющими остовами, разрушающимися многоэтажками и огромными памятниками лежат старые разваленные пути, ведущие в никуда. А вокруг — трущобы, в которых живут люди. Какое будущее у этих обширных городов, рассеянных по бескрайней Сибири?
— Есть несколько аспектов. Все эти места вымирают, потому что до сих пор там жили люди, которые приезжали туда еще в 70-х строить какой-нибудь продукт плановой экономики Советского Союза. Этой плановой экономики нет уже 30 лет, а люди по-прежнему там живут. Они умирают, и деревня умирает вместе с ними. Во-вторых, в удаленные район приходят крупные компании, которые добывают местные природные ресурсы. При СССР строился городок, и туда переселялись люди. Фирмы так не поступают: они нанимают людей со всей России, которые ездят туда работать вахтой. Они не оседают там, а только истощают край и уезжают. Третья модель — это люди, которые поняли, что нынешний режим и система помочь им не могут. Они покупают корову, кур, гусей, трактор, лодки и сажают картошку, доят коров, заготавливают сено на зиму, ловят рыбу. Собственно из них и получаются старообрядцы, хотя они и не верующие. Эти люди понимают, что должны как-то выживать самостоятельно, что им никто не поможет. источник »
