фото показано с : theuk.one

Почетных гостей провели в павильон Гюльхане (по-турецки – “дом роз”, раньше его использовали не для официальных церемоний, а для изготовления сладостей с розовыми лепестками), где собрались все высшие сановники империи. Здесь в присутствии молодого падишаха Абдул Меджида, который только взошел на трон своих предков, был зачитан эдикт, или хатт-и-шериф, который объявлял о начале в Османском государстве эпохи неслыханных реформ. Неслыханных, потому что сам султан, который до того распоряжался жизнью и собственностью своих подданных по своему усмотрению, торжественно поклялся соблюдать установки закона – пусть и провозглашенного им самим. Который – впервые в османской истории – гарантировал свободу и безопасность жизни, чести и собственности всех подданных, независимо от их происхождения или вероисповедания и запрет наказаний без судебного решения, принятого в открытом процессе. К тому же хатт-и-шериф провозглашал намерен упорядочить налоги и сроки военной службы, но на это уже обращали меньше внимания. Потому что больше современников поражало само намерение строить османское государство на совершенно новых, европейских принципах – при том, что даже в большинстве стран Европы слово “конституция” в те времена считалось не менее подозрительным. Понятно, что Гюльханейский хатт-и-шериф самом деле был шагом вовсе не спонтанным. Наоборот. Османская империя слабела. И в военном смысле – потому что одна за другой проигрывали войны и западным государствам, и России, а также подданным султана, таким как правитель Египта Мухаммед Али. И в экономическом – расходы казны превышали поступления в нее, деньги обесценивались (курс пиастров за тридцать лет упал в более чем в пять раз), а османские ремесленники все больше проигрывали конкуренцию более продуктивным британским и французским фабрикам. Власть понимала, что неуклюжая система управления огромной империей просто не отвечает требованиям времени и нуждается в изменениях. Собственно, изменения были начаты еще предшественниками Абдул Меджида – его дядей Селимом III и отцом Махмудом II. Но происходили они слишком медленно и отставание от Запада только росло. Сторонники реформ считали, что нужен новый толчок – и таким толчком должен был стать Гюльханейский хатт-и-шериф. Собственно, даже текст этого документа составлял не султан, а его ближайший советник, неформальный лидер “партии перемен” Мустафа Решид-паша. Выдающийся дипломат, долгое время был послом в Великобритании и Франции, он имел прочные связи на Западе и сознательно делал ставку на европейскую поддержку своих инициатив. Неудивительно, что и объявляли хатт-и-шериф в присутствии иностранных представителей – привычная процедура была изменена по настоянию Решид-паши. Султан не возражал. Он вообще мало что понимал в дипломатии и государственном управлении. Можно, конечно, сказать, что советник воспользовался неопытностью Абдул Меджида, его уязвимостью или мягкостью характера (падишаха действительно называли “нежнейшим из султанов”), но на самом деле обладатель был искренним сторонником изменений, хотел добра своим подданным и вполне разделял идеи Гюльханейского хатт-и-шерифа – в этом можно не сомневаться. Другое дело, что для решительного и настойчивого проведения реформ, как выяснилось впоследствии, у Абдул Меджида просто не хватало надлежащей энергии и упорства. К тому же у султана была очень короткая “скамейка запасных” – как-то он пожаловался британскому послу, что нет и “десятка пашей, которым мог бы доверять”. Конечно, эти жалобы могли быть игрой, однако готовность делиться подобными соображениями с иностранным дипломатом говорит, скорее, о том, что проблема действительно существовала и мучила обладателя. В конце концов, действия султана тоже не отличались последовательностью. Безоговорочное доверие к Решид-паше через несколько лет сменилось подозрительностью, умноженной на постоянное наушничество духовенства и придворных, которые считали инициатора реформ иностранным ставленником. К тому же многие реформаторские мероприятия действительно не оправдали возложенных на них надежд. Скажем, бумажные деньги (кайме), введенные в 1840 году, обесценивались еще быстрее, чем “испорченные” металлические. И когда Решид-паша в 1841 году предложил проект торгового кодекса, который давал иностранцам равное представительство в судебных палатах, рассматривавших коммерческие споры, Абдул Меджид решил лишить его власти, отдав управление правительством – по настоянию своей матушки (!) – ее любимцу Ризе-паше. Тот, правда, вскоре запятнал себя взяточничеством. Поэтому когда провалилась очередная денежная реформа, британский посол использовал обвинения в коррупции для устранения Ризы-паши и назначения великим визирем симпатичного иностранцам реформатора… того самого Решида-пашу. И среди действительно важных нововведений, таких как основания университетов и начало строительства железных дорог, были введены мероприятия, на которых особенно настаивали западные дипломаты. В 1845 году поддерживать курс османской денежной единицы взялся франко-итальянский “Константинопольский банк” – за ежегодную премию в 2 миллиона пиастров. Придерживаться взятых на себя обязательств, правда, он не смог, через несколько лет обанкротился, а в 1852 году был просто ликвидирован. В 1847 году было таки введено равное представительство турок и иностранцев в судебных палатах. А через три года противоречивый торговый кодекс протолкнули в целом. А потом реформы снова забуксовали. По крайней мере, так писали в отчетах иностранные послы. Они жаловались, что даже их большой друг Решид-паша, “утратил былую энергию” и влез в долги, с которыми если и рассчитывался, то “традиционным” османским способом – принимая взятки. Реформатор превзошел в этом даже реакционеров. А сам Абдул Меджид решил “разорвать со средневековьем” слишком буквально – и вместо старого дворца Топкапы начал строить новый Долмабахче, в европейском стиле необарокко. Для этого, конечно, нужны были деньги. Много денег. Помогла султану … Крымская война. Британцы и французы, обеспокоенные угрозой захвата черноморских проливов Россией, согласились принять Османскую империю под свою защиту. И предоставить ей финансовую помощь. Конечно, в долг. Первый заем правительство Абдула Меджида получило в 1854 году. 3 миллиона фунтов (фактически – 2,4 миллиона) под 6% годовых. Второй – в 1855. Уже 5 миллионов фунтов под 4 процента, причем гарантированных правительствами союзников. Ранее султаны никогда не занимали денег у немусульман. Но теперь это не было препятствием. К тому же условия казались вполне приемлемыми – процентные ставки были даже ниже, чем по кредитам, которые можно было получить внутри империи. Так же логичным казалось создание в том же 1855 году комиссии для контроля за расходами и проверки казначейских счетов с участием иностранцев – правительство собиралось использовать деньги честно, скрывать от кредиторов ничего не собиралось и было даже заинтересовано в разоблачении фактов коррупции, если те имели место. В конце концов, империя продолжала стремиться к  изменениям в направлении “европеизации”. Очередным шагом к этому стал Ислахатский хатт-и-гумаюн, подписанный Абдул Меджидом в феврале 1856 года. На Западе его так и называли – “рескриптом о реформах”, ведь он гарантировал равенство всех османских подданных перед законом, в частности право немусульман служить в армии, занимать должности в государственной администрации и отправлять своих представителей в государственный совет. А также обещал скорейшую кодификацию гражданского и уголовного законодательства, реформу полиции и системы наказаний, развитие путей сообщения и кредитной системы, упорядочение бюджета и нормирование налогов. Но это была не просто декларация о намерениях. В обмен на формальное приглашение Османской империи в круг европейских государств (которым в Стамбуле, между прочим, очень гордились) “Рескрипт о реформах” вошел в текст Парижского мирного договора 1856 года. И тем самым… стал частью ее международных обязательств. За невыполнение которых против Порты с тех пор можно было применить и санкции. Впрочем, первым ответом на демонстрацию османским правительством реформаторского рвения, стал не кнут, а пряник. Финансовый. В 1858 году Стамбул получил еще 5 миллионов фунтов, а через четыре года – еще 8 миллионов. В обоих случаях – под 6 процентов годовых. Правда, Абдул Меджида к тому времени на троне сменил его брат, Абдул Азиз. Настроен не менее либерально, но больной нервными расстройствами, вследствие чего государством годами вместо него руководили крупные визири. Успех с получением очередного займа произвел на обладателя большое впечатление и он решил поручить ее организаторам – “Дево и компании” и “Османском банка” (несмотря на название последний базировался в Лондоне и на самом деле имел весьма ограниченный капитал) – создание центрального банка всей империи. Так 1863 году появился “Османский имперский банк”, который… вполне принадлежал иностранцам. Разве что британский капитал у него пытались “уравновесить” французским, а впоследствии – и австрийским. Начал имперский банк с того, что дважды устроил еще два займа на общую сумму 14 миллионов под все те же 6 процентов. Это позволило окончательно изъять из обращения бумажные деньги, введенные когда-то Абдул Меджидом. Однако большинство средств пошло уже на выплату внешних долгов. Которые, впрочем, почему-то не уменьшались, а росли. Вкладывать деньги в “турецкие бумаги” на Западе считали прибыльным делом, британские “инвесторы”, скажем, получали от них больше, чем от всех своих капиталовложений за рубежом. И османское правительство уже не могло остановиться. По 1865-1870 годы оно занял уже 86 миллионов фунтов, и большинство этих денег было потрачено на расчеты с кредиторами. Зато когда Абдул Азиз лично отправился в турне по Европе (первым из османских султанов, если не считать военные походы), он получил восторженный прием – а как еще можно было относиться к человеку, готовому платить за слова поддержки живыми деньгами. Впрочем, это не мешало западным государствам поддерживать оппозицию внутри империи, так называемых “новых османов”, и предоставлять убежище турецким эмигрантам, настроенным критически к султану, – разве что во время визита Абдул Азиза им советовали не встречаться ему на пути. Пока Порта умело платила деньги, ссориться с ней не имело никакого смысла. Правда, дефицит средств в казне становился все более заметным. Чтобы расплачиваться с иностранцами, правительство начало занимать деньги и у отечественных банкиров – не слишком торгуясь об условиях. Египту вообще предоставили фактическую независимость, потому что местный хедив согласился заплатить за это 21 миллион франков. Эта сумма может показаться мизерной – ведь кредиты брали на сотни миллионов франков, однако в Стамбуле в это время средств не хватало уже на выплаты чиновникам и даже солдатам. За 1871-1874 годы Порта взяла еще пять международных займов на общую сумму 98,5 миллионов фунтов. В то же время доведя выплаты по внешнему долгу до 55 процентов государственного бюджета. Здесь начали нервничать уже и кредиторы. Сомнения в способности империи платить быстро нарастали. Даже после того, как иностранцы с “Османского имперского банка” получили право контролировать доходы и расходы казны, следующую ссуду Порта получила на максимально неблагоприятных условиях – долг был увеличен сразу на 40 миллионов фунтов, хотя в казну поступило только 16 миллионов. На самом деле это был скорее “вотум недоверия”. В октябре 1875 года году новый великий визирь Махмут Недим-паша объявил, что выплаты по долгам будут в одностороннем порядке сокращены вдвое, а через четыре месяца возвращать деньги кредиторам прекратили вообще. Это уже заемщиков никак не устраивало. Абдул Азизу сразу же напомнили, что он остается восточным деспотом, что терроризирует подданных, прежде всего христиан. “Новые османы” начали активно требовать восстановления реформ и введения настоящей конституции. К тому же у них появились деньги. Достаточно для того, чтобы устроить студенческие беспорядки. Софты (так называли учеников религиозных заведений) требовали отставки Недим-паши – нет, не потому, что он объявил дефолт, а потому, что слишком снисходительно относился к россиянам, и это было чистейшей правдой. Перепуганный Абдул Азиз быстро отправил великого визиря в отставку, фактически отдав руководство правительством в руки одного из лидеров “новых османов” Ахмеда Мидхат-паши. А уже через несколько недель верные “новым османам” солдаты и ученики военных училищ заблокировали в Долмабахче и самого султана. Шейх уль-ислам зачитал фетву, которая объясняла, что обладателя надо немедленно лишить власти, и Абдул Азиз покорно отрекся от престола в пользу племянника Мурада V. А вскоре бывшего султана нашли в тюрьме мертвым. Подданным объявили, что он сам наложил не себя руки, но новый правитель догадывался, что дядю убили, и начал сходить с ума. В конце концов, заговорщики решили избавиться и от Мурада V, заменив его на престоле братом, Абдул Хамидом II. Между тем и большие государства решили напомнить туркам, которые слишком увлеклись сменой правителей, об их международных обязательствах. Нет, формально речь не шла о возвращении долгов – главным требованием стало облегчение положения христианских подданных Порты. Как бы там ни было, но жестокое подавление восстаний в Герцеговине и Болгарии отнюдь не соответствовало предыдущим обещаниям Порты. Чтобы принудить султана к реформам, в Стамбуле на конференцию собрались европейские послы. Но Абдул Гамид II решил переиграть их. Он официально назначил великим визирем Мидхата-пашу и в первый же день конференции объявил о введении в империи Конституции. Поэтому любые предложения иностранных дипломатов, по его утверждению, становились ненужными. Возмущенные государства в ответ отозвали из Стамбула своих послов, а Россия вообще объявила Порте войну. После этого Абдул Гамид II тоже бросил больше ненужную для него “игру в реформы”. Уволил с должности Мидхата-пашу, остановил действие Конституции и в дальнейшем правил империей как самодержец. Войну с Россией он, правда, проиграл. А при отсутствии внешних займов просто печатал бумажные деньги, которые быстро обесценивались. Империя погрузилась в хаос. Всего через несколько лет переговоры с кредиторами были восстановлены. И в 1881 году было заключено мировое соглашение. Долг заемщики согласились сократить почти в два раза, но для гарантии его выплаты так называемым Мухарремским декретом Абдул-Хамид II создал новое учреждение – Управление государственного долга. Что вполне контролировалось иностранными обладателями имперских обязательств. До их полного погашения Управление получило право самостоятельно собирать налоги и нанимать для этого своих сотрудников, число которых постепенно выросло до девяти тысяч. Полностью в пользу кредиторов с тех пор собирался гербовый сбор и налог на рыбалку, им перечисляли все поступления от торговли спиртными напитками, табаком и солью, одну десятую налогов на шелк, а также дань, которую платила в османскую казну Болгария, а также налоговые поступления с Кипра и Восточной Румелии. Это было “государство в государстве”, в пользу которого империя потеряла свой суверенитет. И что интересно, после создания Управления государственного долга почти сошли на нет разговоры о необходимости реформ. Нет, Абдул Гамида II и в дальнейшем критиковали как деспота, его режим называли тираническим, но в основном в прессе – государственные лидеры общения с ним не избегали. Объяснений долго не искали. Как обойтись без общения, если Османская империя должна была вернуть деньги? В конце концов Управление государственного долга не только собирало деньги, а по возможности заботилось и о структурных изменениях, и подъеме добычи полезных ископаемых, и о введении некоторых новых технологий, о развитии инфраструктуры. Правда, османские железные дороги и промышленные предприятия в большинстве своих находились уже под иностранным контролем. А главное – власть и чиновники Управления постоянно информировали об улучшении финансового положения империи. Столь быстром, что Стамбул… снова начал брать кредиты. С 1886 по 1914 год османское правительство получило еще 23 займа на общую сумму 150 млн фунтов. Поэтому общая задолженность достигла 60 процентов ВВП империи. С началом Балканских войн и Первой мировой даже проценты по ней платить стало трудно. А потом не стало и самой Османской империи… Впрочем, за это время словосочетание “османский долг” окончательно превратился в синоним финансовой ловушки. Неудивительно, что Ататюрк в своих реформах рецепты султанской суток старался не применять. При этом долг, оставшийся от империи и ее реформаторов, пришлось выплачивать даже Турецкой республике. Правда, не весь, а 3/5 общей суммы. Об этом договорились в 1922 году – в обмен на международное признание Анкары. Но и по этим обязательствам окончательно рассчитались лишь в 1954… Так сказать, до 115 годовщины Гюльханейского хатт-и-шерифу. источник »

68 +