фото показано с : theuk.one

По русскому сегменту фейсбука внезапно разошелся текст некоего Сергея Ильина, претендующий на манифест целого поколения. Он называется «Невеликие». В оригинале — капслоком.  Прочитаем и обсудим, с сохранением орфографии автора, что с ним не так. В самом начале кажется, что перед нами — классическая завязка романа о лишнем человеке. «Итак, я не великий. Более того — мы не великие. И даже, кажется, не станем впоследствии. Мы — это ровесники Новой России, первые де-юро несоветские гомо сапиенс на территории страны за последний век. Первые пробные европейцы. Хипстеры. Кофеманы. Музыканты. Режиссеры. Кураторы. Диджеи. Модели. Серферы. Дизайнеры. Арт-директоры. Креативные продюсеры. Креативные — но не великие… я пишу о друзьях и знакомых, о беспечных жителях двух столиц, о тех, кто в последние десять лет где-то ставил пластинки, курировал выставки, открывал бары, брил виски, носил чиносы, отучивался пить американо и учился пить совиньон». Лирический герой описывает пропасть между тем, что он от себя ждал, и реальностью: «Десять лет назад мы учились в Университете, уничтожали боярского на модной еще Думской, носили узкие галстуки из финки и безусловно верили (ну я-то точно), что мы — особенные. Что мы что-то сделаем. Как-то бахнем. Где-то разорвем. Чем-то поразим. Что сейчас мы еще свежи и неопытны — но вот там впереди именно нам топтать ковровые дорожки, сжимать статуэтки, сталкивать поколения и волновать народы. Десять лет спустя смотрю на себя в коридорное зеркало очередной съемной квартиры. В зеркале вижу приятное. Обаятельный, со вкусом одетый, по моде стриженый человек. Как писали раньше — хороший малый. Малый — да, великий — нет… И если завтра нас всех вдруг не станет — на этом кладбище очень скоро не будет свежих цветов». В этот момент читатель замирает. Воспитанный на русской литературе он ждет от героя тот самый кризис, когда что-то наконец происходит: швыряют состояние в огонь, сбегают из дома, бросают работу и начинают творить что-то давно откладываемое, делают предложение, уходят в армию или бьются головой об угол сундука.  Но развязка совсем не такова. «Мы родились на излете Союза. Мы выросли в девяностые. Мы учились в десятые. Мы возмужали в двадцатые. Мы первое взрослое поколение россиян. И мы очень хотим сделать то, чего не делали наши бабушки и дедушки, папы и мамы, тети и дяди — жить хорошо. Очень, очень, очень хотим — и будем драться за это право до последнего, отдавая за него даже самые сокровенные мечты… Никто до нас, независимо от статуса, счета и ума не мог лениво жевать шакшуку на Хлебозаводе после ночного джазового фестиваля. Потому что не было ни фестиваля, ни шакшуки, а на Хлебозаводе пекли батоны, а не перфомансы Диденко… И у нас, первопроходцев русского мещанства, храбрых его испытателей, нет, не было и не будет времени думать о грандиозных открытиях, больших идея и невероятных замыслах. Мы просто пробуем жить хорошо… Мы поднимаем к глазам загорелые руки, и на наших скромных, но стильных часах видим, что у нас нет времени становиться великими — надо успеть стать счастливыми». Что ж, драматургии не вышло, а вышла плохая исповедь — без кульминации и развязки. Ладно, сгодится и она: все равно важно знать, рядом с кем мы живем.  В любом случае, восторженные отзывы уже идут. Людей текст задел за живое. Анна Красильникова: «Сережа, ты должен написать роман о герое нашего времени! У каждого поколения есть свой герой, ты описываешь героя нашего поколения!» Skachkov Dmitriy: «Сергей, мне нужен такой сценарий на сериал. Прямо сейчас. Без шуток. Набери мне».  Но что имеет в виду герой, говоря о величии? Величие или малость — любое взвешивание человеческой жизни допустимо в мировоззрении лишь тогда, когда в его основе покоится аксиома: смысл жизни человека — за пределами человека. Только в этой системе координат можно говорить о величии или ничтожестве.  Проще говоря, наш соотечественник затосковал по смыслу. Во множестве биографий эта тоска также дает начало повествованию о герое, который только приступил к подлинной своей биографии. Ведь утрата смысла — это классическая потеря, начинающая эпосы. Она заставляет героя пуститься в путь, чтобы возместить утраченное и вернуться уже изменившимся. Сточить три посоха железных, истоптать три пары сапогов медных, сгрызть три хлеба каменных — но добыть из волшебного пространства в обычный мир нечто, составляющее его смысл.  Наш герой решает этот кризис противоположным традиции образом — он отказывается от того, чего у него нет. И объявляет своим смыслом… загорелые руки, недорогие, но стильные часы, шакшуку на Хлебозаводе после вечеринки. Примечательно, что Хлебозавод — чужое пространство, в котором пекли батоны, — теперь освоено и приспособлено не под производство, а под демонстративное потребление.  Прошу понять меня правильно: я не против потребления, не против вкусной шакшуки. Просто я на стороне Пушкина. Взгляните на Онегина, там все то же самое: те же хипстерские прически, носочки, обувь и вечера на Хлебозаводе:  Быть можно дельным человеком И думать о красе ногтей: К чему бесплодно спорить с веком? Обычай деспот меж людей. Второй Чадаев, мой Евгений, Боясь ревнивых осуждений, В своей одежде был педант И то, что мы назвали франт. Он три часа по крайней мере Пред зеркалами проводил И из уборной выходил Подобный ветреной Венере, Когда, надев мужской наряд, Богиня едет в маскарад. Но это даже не начало произведения, это вступление. Начало наступает тогда, когда всего этого герою начинает не хватать для ощущения полноценности:  Нет: рано чувства в нем остыли; Ему наскучил света шум; Красавицы не долго были Предмет его привычных дум; Измены утомить успели; Друзья и дружба надоели, Затем, что не всегда же мог Beef-stеаks и страсбургский пирог Шампанской обливать бутылкой И сыпать острые слова, Когда болела голова; И хоть он был повеса пылкой, Но разлюбил он наконец И брань, и саблю, и свинец. Недуг, которого причину Давно бы отыскать пора, Подобный английскому сплину, Короче: русская хандра Им овладела понемногу; Он застрелиться, слава богу, Попробовать не захотел, Но к жизни вовсе охладел. Как Child-Harold, угрюмый, томный В гостиных появлялся он; Ни сплетни света, ни бостон, Ни милый взгляд, ни вздох нескромный, Ничто не трогало его, Не замечал он ничего. Дальше вы помните: книги, попытки писать, и все же в итоге — дорога.  Человеком и героем биографии Онегина делает осознание того, что ритуалы потребления не могут быть сердцем жизни. Они приятны и важны, но не способны заменить главного.  Именно эту способность быть главным героем автор фейсбук-сочинения себе ампутирует — отказываясь от разрешения конфликта, а значит и от собственного развития, а значит и от биографии, и от смысла, и от полноценности.  Перед нами — манифест скопца, ампутирующего себе полноценность. Это акт пошлости — то есть совершение иерархической подмены главного на второстепенное. Священный ритуал новой религии — смыслового язычества. Особенно поражает то, что манифест потребовался кому-то как сценарий. Возможно, конечно, это невероятный профессионал, способный создать из пошлости трагедию. Но вероятнее всего, это точно такой же креакл — то есть имитатор творчества, как и остальная публика, восторженно ахающая манифесту в комментариях. Восторгающаяся от того, что их самокастрацию, трусость и потребительство объявили достижением и нравственностью.  Пустоту нарядили в оборочки. То есть сделали то же самое, чем они и занимаются, когда мятую банку из-под колы выдают за инсталляцию, а фигу в кармане — за гражданское мужество. Под бурные аплодисменты аудитории, которая в этой фальши живет.  Да, и еще кое-что. У каждого поколения есть миссия. Мне кажется, что я наконец-то понял миссию нашего.  Мы — последние советские дети, которые были воспитаны при СССР, но начали взрослую жизнь уже при первичном накоплении капитала. Наше поколение пережило крушение целой цивилизации, после которой земля на какое-то время погрузилась в дикость. Мы как бы начали историю заново — с Ветхого Завета. Мы не хотели становиться патриархами — Иовами и Моисеями. Но пришлось.  Всю нашу жизнь мы чувствуем боль. Это боль ампутированных биографий, которые уже сложились в нашем сознании, но не могли быть прожиты при крушении той цивилизации.  Мы — ходячие кладбища тех, кем мы не стали: педагогов, космонавтов, военных, женихов Алисы Селезневой и много еще кого. Но не стоит по этому поводу полагать, что мы потеряли свое предназначение и без смысла болтаемся между диваном и офисом. У вас есть миссия, уважаемые сверстники. Она заключается в том, чтобы все вытерпеть.  Выдержать крушение страны, смену формаций, 1990-е, Украину, экономические кризисы, пандемию коронавируса. Выдержать все. Всем вместе, потому что лишних людей у России нет. Мы не полетим на Марс. Но мы должны удержать страну и собственные семьи, чтобы потом аккуратно передать сохраненное детям. Что, например? Наше наследие. Вместе с учебником по терраморфированию Марса — если он сохранился в загашнике.  Наши мечты. У многих из нас — бычьи морды и пивные животы. Мы угрюмы и можем орать «Тагил». Но мы исполняем свою миссию успешно, потому что мы суть Любовь, которая долготерпит, всего надеется и все переносит. А когда на Марсе зацветут первые яблони — в них расцветет и наша жизнь. источник »

57 +