фото показано с : theuk.one

После холодной войны в атмосфере эйфории американские политики объявили одну из фундаментальных концепций геополитики устаревшей. Госсекретарь Кондолиза Райс (Condoleezza Rice) указала на новый мир, «в котором великая держава определяется не сферами влияния,… или тем, что сильные навязывают свою волю слабым». Госсекретарь США Хиллари Клинтон (Hillary Clinton) заявила, что «Соединенные Штаты не признают сфер влияния». Госсекретарь США Джон Керри торжественно заявил, что «эпоха доктрины Монро закончилась», положив конец существовавшим почти два столетия притязаниям США на собственную сферу влияния в Западном полушарии. Такие заявления были справедливыми в том, что кое-что в геополитике изменилось. Но они были неправильными в отношении того, в чем именно эти изменения заключались. Американские политики перестали признавать сферы влияния, — возможности других держав требовать уважения от других государств в их собственных регионах или осуществлять там преобладающий контроль, — не потому, что эта концепция устарела. Скорее, весь мир де-факто стал сферой влияния США. На смену сферам влияния пришла одна сфера влияния. Сильные по-прежнему навязывали свою волю слабым. А остальная часть мира была вынуждена играть в основном по американским правилам или же платить крайне высокую цену — от разрушительных санкций до прямой смены режима. Сферы влияния никуда не делись — они превратились в одну в силу неопровержимого факта гегемонии США. Правда, сейчас эта гегемония сходит на нет, и Вашингтон очнулся, оказавшись в ситуации, которую он называет «новой эрой конкуренции великих держав», когда Китай и Россия все чаще используют свое могущество для отстаивания интересов и ценностей, которые зачастую противоречат интересам и ценностям США. Но американские политики и аналитики по-прежнему пытаются понять, что означает эта новая эра для роли США в мире. В дальнейшем эта роль будет не только отличаться, но и значительно уменьшаться. Хотя лидеры будут и дальше заявлять о своих грандиозных амбициях, уменьшение возможностей будет означать уменьшение результатов. Однополярного мира больше нет, а вместе с ним исчезла и иллюзия, что другие страны просто займут отведенное им место в мировом порядке во главе с США. Для этого США должны будут признать тот факт, что сегодня в мире сферы влияния существуют, — и что не все из них являются сферами влияния США. Мир в прежнем виде Прежде чем делать заявления о новых правилах геополитики, госсекретари США после окончания холодной войны должны были вспомнить последние месяцы Второй мировой войны, когда американские политики также не желали принять мир, в котором сферы влияния оставались главным элементом геополитики. В основе дебатов между двумя ведущими экспертами по СССР в правительстве США лежали противоположные взгляды по этому вопросу. Четвертого февраля 1945 года президент Франклин Рузвельт (Franklin Roosevelt) встретился в Ялте с советским лидером Иосифом Сталиным и премьер-министром Великобритании Уинстоном Черчиллем (Winston Churchill). Рядом с Рузвельтом находился его переводчик и главный советник по Советскому Союзу Чарльз Болен (Charles Bohlen). Как раз в то утро Болен прочитал срочное личное письмо от своего близкого коллеги Джорджа Кеннана (George Kennan) из Москвы. Кеннан правильно предсказал, что Советский Союз попытается сохранить контроль над как можно большей частью Европы. Вопрос заключался в том, что в связи с этим должны были предпринять США. Кеннан спросил: «Почему бы нам не пойти на достойный и окончательный компромисс — честно и открыто разделить Европу на сферы влияния, не вмешиваться в российскую сферу и не допускать вмешательства русских в нашу?». Болен был потрясен. «Совершенно невозможно, — ответил он возмущенно. — В демократической стране проводить такую внешнюю политику нельзя». Размышляя об этом случае позже, Болен объяснил: «Американский народ, который вел долгую, тяжелую войну, заслужил возможность хотя бы попытаться сделать мир лучше». В период с 1945 по 1947 год Болен работал вместе с другими ведущими политиками в администрации Рузвельта, а затем Трумэна, чтобы реализовать свое видение «единого мира», в котором союзники, которые вместе сражались и победили нацистов, останутся союзниками в создании нового мирового порядка. Но в итоге он смирился с тем, что мир таков, каков он есть. Словом, Кеннан был прав. «Вместо единства между великими державами по основным вопросам восстановления мира — как политического, так и экономического — после войны существует полная разобщенность между Советским Союзом и сателлитами с одной стороны и остальным миром — с другой, — признал Болен летом 1947 года в докладной записке Госсекретарю Джорджу Маршаллу (George Marshall). — Короче говоря, вместо одного мира существуют два». Когда Болен, наконец, согласился с оценкой Кеннана, он не стал воздерживаться от выводов. В своей докладной записке Маршалу он написал: «Столкнувшись с этим неприятным фактом, как бы мы ни сожалели об этом, Соединенные Штаты в интересах своего собственного благополучия и безопасности и свободного несоветского мира должны… сблизить [несоветский мир] в политическом, экономическом, финансовом и, в конечном счете, в военном отношении, чтобы иметь возможность эффективно бороться с консолидированным советским лагерем». Убежденность в этом стала основой стратегии США на ближайшие десятилетия, и она основывалась на признании сфер влияния. Были территории, которые стали объектами господства СССР — зачастую с ужасными последствиями, но лучшим курсом для США было укрепление этих стран на периферии этой сферы влияния СССР и одновременное укрепление мощи и единства стран в своей собственной сфере влияния. На протяжении следующих 40 лет США и Советский Союз участвовали в соперничестве великих держав, которое мы называем холодной войной. В советской сфере порабощенные народы Восточной Европы оставались под сапогом «империи зла». Американские президенты неоднократно сталкивались с кризисами, в ходе которых им приходилось делать выбор: отправлять войска в страны, находившиеся под властью СССР, чтобы поддержать борцов за свободу, стремившихся осуществить права, провозглашенные всеобщими в соответствии с американскими убеждениями, или оставаться в стороне и молча наблюдать, как этих борцов за свободу убивают или «усмиряют». Все без исключения президенты США предпочли наблюдать, а не вмешиваться. Вспомните Дуайта Эйзенхауэра (Dwight Eisenhower), когда в 1956 году восстали венгры, и Линдона Джонсона (Lyndon Johnson) во время Пражской весны 1968 года. Или после холодной войны — Джорджа Буша-младшего (George W. Bush), когда в 2008 году российские войска напали на Грузию. И Барака Обаму (Barack Obama), когда российские спецназовцы захватили Крым. Почему? Каждый из них усвоил неприемлемую, но неоспоримую истину: как однажды объяснил президент США Рональд Рейган (Ronald Reagan) в совместном заявлении с советским лидером Михаилом Горбачевым, «в ядерной войне невозможно победить, и ее никогда нельзя развязывать». Эта часть истории холодной войны должна служить напоминанием: страна, которая одновременно идеалистична и реалистична, всегда будет пытаться примирить мотивацию и логическое обоснование, с одной стороны, с реалиями могущества и власти, с другой. Результатом, по меткому выражению внешнеполитического аналитика Фарида Закарии (Fareed Zakaria), стала «риторика трансформации, но реальность примирения». Даже на пике могущества США примирение означало признание неприятного факта существования сферы влияния СССР. Тектонический сдвиг После почти полувекового соперничества, когда закончилась холодная война, и в 1991 году, когда распался Советский Союз, США сохранили свое доминирующее положение в экономическом, военном и геополитическом плане. За первые 20 лет после окончания холодной войны расходы США на оборону превысили оборонные бюджеты следующих десяти стран вместе взятых (пять из них — союзники США по НАТО). В оперативном плане это означало, что, как выразился министр обороны Джеймс Мэттис (James Mattis) в Стратегии национальной обороны (National Defense Strategy) 2018 года, США «пользовались неоспоримым или доминирующим превосходством во всех сферах деятельности. Обычно мы могли развернуть свои силы, когда хотели, собрать их там, где хотели, и действовать так, как хотели». США и их союзники могли принимать новых членов НАТО, применяя в их отношении Статью 5 о гарантиях безопасности, не думая о рисках, поскольку альянс не сталкивался с реальной угрозой. В этом мире стратегия, по существу, включала в себя решение огромных проблем с ресурсами. Но это было тогда. Тектонический сдвиг в балансе сил, произошедший в первые два десятилетия XXI века, был столь же драматичен, как и любой сдвиг, свидетелями которых США были за аналогичный период за 244 года своего существования. Перефразируя слова Вацлава Гавела (Vaclav Havel), тогдашнего президента Чехословакии, это произошло так быстро, что мы еще не успели удивиться. Доля США в мировом ВВП, составлявшая в 1950 году почти его половину, уменьшилась с одной четвертой в 1991 году до одной седьмой сегодня. (Хотя ВВП — это еще не все, он формирует субструктуру могущества в отношениях между странами). И по мере уменьшения относительной мощи США сокращается и перечень возможных вариантов для политиков. Посмотрите, например, на реакцию США на китайскую инициативу «Один пояс, один путь». Имея валютные резервы, равные почти трем триллионам долларов, Китай может инвестировать 1,3 триллиона долларов в инфраструктуру, связывающую большую часть Евразии с порядком, центром которого является Китай. Когда госсекретарь Майк Помпео (Mike Pompeo) заявил в ответ, что США увеличат свои собственные инвестиции в Индо-Тихоокеанском регионе, он смог предложить только 113 миллионов долларов новых инвестиций. Китай, конечно, был главным бенефициаром этой трансформации. За прошлые пару десятков лет его ВВП резко вырос: с 20% от уровня ВВП США в 1991 году до 120% (измеряется паритетом покупательной способности, показателем, который ЦРУ и Международный валютный фонд используют для сравнения национальных экономик). Хотя Китай сталкивается со многими внутренними проблемами, есть больше оснований рассчитывать на сохранение этой основной экономической тенденции, чем делать ставку на то, что она скоро исчезнет. В Китае в четыре раза больше жителей, чем в США, и если производительность труда китайских рабочих станет такой же, как производительность труда португальских рабочих сегодня (то есть примерно в полтора раза ниже, чем американских), то ВВП Китая по сравнению с США вырастет вдвое. Особенно резко экономический баланс сил изменился в пользу Китая в Азии. Будучи крупнейшим в мире экспортером и вторым по величине импортером, Китай является главным торговым партнером всех других крупных восточноазиатских стран, включая союзников США. (И как страна, агрессивно практикующая государственное управление экономикой, Китай не стесняется использовать рычаги, которые предоставляет эта система, вытесняя такие страны, как Филиппины и Южная Корея, когда те противятся требованиям Пекина). В мировом масштабе Китай также быстро становится равноправным конкурентом США в области передовых технологий. Сегодня из 20 крупнейших ИТ-компаний девять являются китайскими. Четыре года назад, когда «Гугл», мировой лидер в области искусственного интеллекта (ИИ), самой значительной передовой технологии, оценивал свою конкуренцию, китайские компании заняли место рядом с европейскими компаниями. Теперь это уже в прошлом, — сегодня китайские компании лидируют во многих областях прикладного ИИ, включая системы наблюдения, распознавания лиц и голоса, а также технологии в сфере финансов. Кроме того, выросли военные расходы и военный потенциал Китая. Четверть века назад его оборонный бюджет составлял одну 25-ю часть военного бюджета США. Сейчас он составляет одну треть и скоро сравняется с ним. И если оборонный бюджет США распределен с учетом стран, перед которыми у Вашингтона есть глобальные обязательства, и многие из которых находятся в Европе и на Ближнем Востоке, бюджет Китая сосредоточен на Восточной Азии. Соответственно, в конкретных военных сценариях, связанных с конфликтом вокруг Тайваня или в Южно-Китайском море, Китай, возможно, уже занял лидирующие позиции. Если не считать реальной войны, то лучшей проверкой относительного военного потенциала являются военные игры. В 2019 году бывший заместитель министра обороны США Роберт Уорк (Robert Work) и Дэвид Очманек (David Ochmanek), один из ключевых специалистов Министерства обороны в области военного планирования, обнародовали результаты ряда недавних засекреченных военных игр. По словам Очманека, по их результатам был сделан вывод: «Когда мы сражаемся с Россией и Китаем, „синих» [Соединенные Штаты] разбивают в пух и прах». Как коротко сформулировала газета «Нью-Йорк таймс», «в 18 из последних 18 военных игр Пентагона с участием Китая в Тайваньском проливе США проиграли». Другое дело — Россия. Чего бы ни хотел президент Владимир Путин, Россия никогда больше не будет тем Советским Союзом, в котором жил его отец. Когда Советский Союз распался, образовавшееся в результате российское государство осталось с менее чем половиной ВВП и половиной населения, а его границы вернулись к границам, существовавшим до времен Екатерины II. Однако Россия по-прежнему является ядерной сверхдержавой, имеющей арсенал, который функционально эквивалентен арсеналу США. У нее есть оборонная промышленность, выпускающая оружие, которое мир охотно покупает (что в прошлом году продемонстрировали Индия и Турция). Она славится своими вооруженными силами, которые могут сражаться и побеждать, — что они неоднократно демонстрировали в Чечне, Грузии, на Украине и в Сирии. На континенте, где большинство других стран считают, что война является анахронизмом, и содержат вооруженные силы не столько для проведения боевых операций, сколько в церемониальных целях, военная доблесть сегодня является, наверное, главным относительным преимуществом России. Возвращение к основным принципам Утверждение о том, что сферы влияния были выброшены на свалку истории, предполагало, что другие страны просто займут отведенные им места в мировом порядке во главе с США. Теперь, по прошествии времени, это утверждение кажется более чем наивным. Но поскольку многие американские аналитики и политики по-прежнему цепляются за образы Китая и России, сформированные в эту ушедшую эпоху, их мнения о том, что США должны и чего не должны делать, по-прежнему соответствуют тому миру, которого больше нет. За многие столетия геополитической конкуренции политики и теоретики разработали ряд ключевых концепций, которые помогают прояснить сложные отношения между государствами, включая сферы влияния, баланс сил и альянсы. Эти концепции должны быть адаптированы к конкретным условиям XXI века. И все же они остаются самыми прочными структурными элементами, доступными для понимания и построения мирового порядка. Там, где равновесие сил между одним государством и другим смещается к точке, где первое становится преобладающим, возникающий в результате новый баланс сил «отбрасывает тень», которая фактически становится «сферой влияния». Этот специальный термин вошел в лексикон дипломатии в начале XIX века, но это понятие столь же древнее, как и сами международные отношения. (Как отмечал Фукидид, после поражения персов в V веке до нашей эры Спарта потребовала от Афин не восстанавливать стены вокруг своего города-государства, чтобы оно оставалось уязвимым). Великие державы традиционно требуют определенной степени почитания от меньших держав, расположенных на своих границах и в прилегающих морях, и они рассчитывают, что другие великие державы будут относиться к этому с пониманием. Недавние действия Китая и России на соответствующих соседних с ними территориях являются лишь самыми последними примерами этой традиции. Кроме того, сферы влияния — это понятие не только географическое. Когда США заняли лидирующие позиции в мире в создании интернета, а также оборудования и программного обеспечения, которые его осуществляли, они пользовались тем, что Майкл Хайден (Michael Hayden), бывший директор Агентства национальной безопасности, впоследствии назвал «золотым веком электронной слежки». Поскольку большинство стран не знали о средствах, использовавшихся для слежки, о которых рассказал бывший сотрудник АНБ Эдвард Сноуден (Edward Snowden), США обладали беспрецедентной способностью использовать технологии для прослушивания, отслеживания и даже влияния на них. Но после событий, связанных со Сноуденом, многие государства сопротивляются кампании, проводимой сегодня Соединенными Штатами, пытающимся помешать им в покупке технических средств для создания беспроводной инфраструктуры 5G у китайского телекоммуникационного гиганта «Хуавэй». Как недавно заявил лидер одной страны, которая решает вопрос о такой покупке, Вашингтон пытается убедить другие страны не покупать китайское оборудование, потому что с его помощью Китаю будет легче шпионить, а вместо этого покупать американское оборудование, с помощью которого будет легче шпионить Соединенным Штатам. Трезвый расчет С точки зрения интересов и ценностей США, последствия увеличения мощи Китая и России по сравнению с мощью США неблагоприятные. Будучи великими державами, Китай и Россия могут использовать свою власть с целью подавления свободы протестующих в Гонконге или создания препятствий для вступления Украины в НАТО. Южно-Китайское море, скорее всего, станет больше похоже на Карибское, чем на Средиземное, то есть соседи Китая в Юго-Восточной Азии будут так же обязаны Китаю, как латиноамериканцы гегемону в своем полушарии. Украине придется смириться с потерей Крыма, в то время как страны «ближнего зарубежья» России проникнутся страхом по отношению к Кремлю и одновременно станут более почтительными к нему. Для многих других стран и отдельных людей во всем мире, которые нашли убежище под американским зонтиком безопасности и вдохновлены концепцией мирового порядка во главе с США, гарантирующего основные свободы, последствия будут трагическими. Последние события в Сирии дают представление о том, что будет дальше. Когда в конце 2010 и 2011 годов разразилась «арабская весна», Обама заявил, что сирийский лидер Башар Асад «должен уйти». Но Путин думал иначе и был готов действовать в соответствии со своими идеями. Он продемонстрировал, что страна, которую Обама списал со счетов как «региональную державу», может использовать свои вооруженные силы, чтобы бросить вызов Соединенным Штатам и помочь сирийскому лидеру укрепить свою власть. Это стало ужасом для сирийцев, и миллионы перемещенных лиц оказали серьезное влияние на соседние страны и Европу. Но сделал ли Обама — или позже президент Дональд Трамп — вывод, что эти последствия обходятся слишком дорого, что было бы лучше отправить большое количество американских войск, чтобы те воевали и, возможно, погибли в Сирии? Могут ли американцы спокойно спать в мире, в котором Путин и Асад теперь усмехаются, когда спрашивают «приезжих», кого уже нет, а кто пока еще уцелел? Бездействие США говорит само за себя. К сожалению, американцы, в конце концов, признают такие последствия приемлемыми, — во всяком случае, в обозримом будущем. Как и зверства Асада, поглощение Россией Крыма и милитаризация Китаем Южно-Китайского моря теперь являются реальностью на том основании, что никто не будет оспаривать это с применением военной силы. Признание того, что другие державы имеют сферы влияния, конечно, не означает, что США ничего не могут сделать. То, что сдержанность в применении военной силы часто приравнивается к молчаливому согласию, является отражением чрезмерной милитаризации внешней политики США в последнее время. У Вашингтона есть и другие способы влияния на расчеты издержек и выгод других стран: путем осуждения неприемлемых действий, отрицания правового статуса, введения экономических санкций в отношении стран, компаний и отдельных лиц и поддержки местных участников сопротивления. Но такие инструменты редко могут в значительной мере изменить решение, принятое другой державой, когда на карту поставлены интересы, которые она считает жизненно важными. И не следует забывать, как часто нежелание признавать и принимать реалии на местах в тени других держав приводило к крупным политическим провалам США. — от стремительного продвижения к китайской границе во время Корейской войны по приказу генерала Дугласа Макартура (Douglas MacArthur), что спровоцировало китайскую интервенцию и кровавую, безрезультатную войну, до настойчивого требования Джорджа Буша-младшего (George W. Bush), чтобы НАТО предложила членство Грузии и Украине (что привело к чрезмерной самоуверенности Грузии, закончившейся частичным нарушением целостности страны Россией). Во всех этих случаях упрямое нежелание признавать суровые факты привело к нежелательным последствиям. Музей интересов, снятых с повестки дня Если говорить о возможных действиях Вашингтона, ему следует, прежде всего, обратить особое внимание на свои альянсы и партнерства. Если Китаю суждено стать «крупнейшим игроком в мировой истории», как однажды заявил Ли Куан Ю, долгие годы занимавший пост премьер-министра Сингапура, США должны заняться объединением союзных держав, которые вместе составят соотношение сил, к которому Китаю придется приспосабливаться. Эта логика наиболее очевидна в экономической сфере. До того, как администрация Трампа прекратила участие США в Транстихоокеанском партнерстве (ТТП), это торговое соглашение в перспективе могло объединить страны, на долю которых приходится 40% мирового ВВП, под общим сводом правил во всех областях (от пошлин и государственных предприятий, до нормативов по труду, технике безопасности и охране окружающей среды) в качестве противовеса китайской экономической мощи. В результате этого Пекин не столько диктовал бы правила, сколько подчинялся бы им. Благодаря усилиям премьер-министра Японии Синдзо Абэ (Shinzo Abe), ТТП теперь является реальностью — но без участия США. Если бы американские политики смогли найти способ поставить стратегические интересы выше политики, США могли бы стать участником ТТП. Если бы это ТТП в новом составе сочеталось с параллельным торговым соглашением между США и Европейским союзом, которое обсуждалось в конце президентства Обамы, то при расстановке сил на одной стороне было бы почти 70% мирового ВВП, а на другой — 20%, которые приходятся на Китай. В военной сфере действует та же логика, но здесь все сложнее. Вашингтону понадобятся партнеры — но партнеры, которые приносят больше пользы, чем создают риски. К сожалению, этому критерию соответствуют немногие из нынешних союзников США. Систему альянсов США следует подвергнуть анализу с учетом затрат и потребностей: каждого нынешнего союзника и партнера — от Пакистана, Филиппин и Таиланда до Латвии, Саудовской Аравии и Турции — и изучить с точки зрения того, что он делает для повышения безопасности и благосостояния США, а также с какими рисками и издержками. Союзы не вечны. Исторически сложилось так, что когда условия меняются, особенно когда исчезает главный враг или резко меняется баланс сил, то же самое происходит и с другими отношениями между странами. Большинство американцев сегодня забыли то время, когда у НАТО был аналог в Азии, SEATO (Организация Договора по Юго-Восточной Азии), и даже аналог на Ближнем Востоке, CENTO (Организация Центрального Договора). Теперь обе эти организации являются артефактами в музее национальных интересов, списанных с повестки дня. Как заметил Кеннан, «нужно завоевывать больше уважения… путем решительной и бескомпромиссной ликвидации несостоятельных, ошибочных позиций, а не путем самого настойчивого преследованием экстравагантных или бесперспективных целей». Чтобы понять риски, связанные с сохранением нынешних альянсов США, рассмотрим два сценария, которые сегодня вызывают тревогу у американских специалистов, занимающихся военным планированием. Если, наблюдая за подавлением Китаем протестов в Гонконге, Тайвань сделает решительный шаг к независимости, который вызовет жесткую реакцию Китая, будут ли США воевать с Китаем, чтобы сохранить статус Тайваня? Следует ли это делать? На европейском фронте: если в ответ на восстание этнических русских рабочих на рижских верфях латвийские власти примут суровые меры по отношению к этническим русским и спровоцируют аннексию Россией части Латвии (Крым 2.0), предпримет ли НАТО немедленные ответные военные действия в соответствии со своей гарантией, предусмотренной Статьей 5? Следует ли это делать? Если ответ на любой из этих вопросов не является однозначно утвердительным (а он таковым не является), то настало время провести по отношению к альянсам такие же испытания на прочность, которые проводились по отношению к банкам после финансового кризиса 2008 года. Такой подход тем более важен, если учесть реалии ядерного оружия в этом новом мире. И Китай, и Россия обладают надежным ядерным потенциалом ответного удара — то есть способностью выдержать первый ядерный удар и нанести ответный удар, который может уничтожить США. Соответственно, неприемлема не только ядерная война — даже обычная война, которая может перерасти в ядерную войну, чревата катастрофой. Поэтому соперничество следует сдерживать, проявляя осторожность, предпринимая ограничительные меры и проводя тщательные расчеты при принятии рискованных решений. Для страны, у которой накопилось множество конфликтов со странами, возможно получивших от Вашингтона свободу действий (или считающих, что они ее получили), это создает большую проблему. Грань между тем, чтобы успокоить и обнадежить союзника, и тем, чтобы придать ему смелости и воодушевить его руководство на опрометчивые действия, очень тонка. Если баланс военной мощи на случай обычной войны за Тайвань или страны Балтии однозначно изменился в пользу Китая и России, нынешние обязательства США не могут быть долгосрочными. Несоответствие между этими обязательствами и реальным военным потенциалом США является классическим случаем перенапряжения. То, что оценка с учетом затрат и потребностей будет означать для нынешней системы альянсов и для отношений США с каждым из 50 с лишним союзников и партнеров по договору, следует определить путем анализа фактических данных. Но вполне вероятно, это приведет к тому, что США откажутся от некоторых союзников, удвоят число тех, чья польза так же важна для безопасности США, как и польза США для них, и радикально пересмотрят условия каждого обязательства, чтобы сделать обязательства и ограничения такими же значимыми, как заверения и гарантии. Этот процесс также повысит убедительность обязательств, которые США решат возобновить. Хотя ветераны холодной войны справедливо утверждают, что НАТО является величайшим альянсом в истории мира, ни Трамп, — ни Обама до него — в этом не убеждены. Что характерно, американское военное командование сомневалось, что Североатлантический совет одобрит действия вооруженных сил в ответ на аннексию Крыма Россией или правительство США сможет принять решение о том, как реагировать, прежде чем это событие закончится. Переосмысление обязательств США перед своими союзниками укрепило бы безопасность Америки и сделало бы эти самые договоры более прочными. Присутствовать при (вос)создании Стратегия — это целенаправленное приведение в соответствие средств и целей. Стратегии бывают неэффективными по многим причинам, из которых наиболее распространены две. Первая — несоответствие, когда средства, которые заинтересованная политическая сила может подготовить и поддерживать, недостаточны для достижения заявленных целей. Вторая — недальновидность, когда заинтересованная политическая сила «ослеплена» идеальной, но недостижимой целью. Яркими примерами того и другого являются войны, которые США вели и ведут в XXI веке на Ближнем Востоке. В дальнейшем американским политикам придется отказаться от недостижимых устремлений к тем мирам, о которых они мечтали, и смириться с тем, что сферы влияния останутся главным элементом геополитики. Процесс принятия этого неизбежно будет длительным, противоречивым и болезненным. Но при этом он может вызвать всплеск стратегического творчества, — что обеспечит возможность хотя бы фундаментального переосмысления концептуального арсенала национальной безопасности США. Основная точка зрения на роль США в мире, которой придерживается большинство современных внешнеполитических деятелей, вписалась в политику, проводившуюся на протяжении четверти века, прошедшей после победы США в холодной войне. Этот мир теперь в прошлом. Последствия столь же серьезны, как и те, с которыми американцы столкнулись в конце 1940-х годов. В этой связи не следует забывать, сколько времени потребовалось тем, кого теперь с уважением называют «мудрыми людьми», чтобы понять мир, в котором они оказались. После того как Кеннан отправил «Длинную телеграмму» (Long Telegram), ставшую заблаговременным предупреждением о соперничестве времен холодной войны, до того, как была принята директива Совета национальной безопасности США (NSC-68), политический меморандум, в котором наконец была изложена всеобъемлющая стратегия, прошло почти пять лет. Поэтому неразбериха, царящая сегодня в американском внешнеполитическом сообществе, не должна вызывать тревогу. Если для выработки основного подхода великим стратегам холодной войны потребовалось почти пять лет, было бы слишком самонадеянно рассчитывать, что сегодняшнее поколение политиков сделает это быстрее. источник »

85 +